Клоун с Осенью в Сердце - [22]

Я заметил, что не все у меня хорошо получается правой рукой, раньше я думал это потому, что я левша, но теперь я вижу, тебе не удалась на рисунке моя правая рука. Вот в чем дело.

И еще я стал тоньше чувствовать, меньше грубить, в этом виноваты твои тонкие линии. Я живой или нарисованный?..

Я, твой нарисованный, — живой.

И даже смешно, не знаю, как сказать: ты меня нарисовала или нарисовал.

Потому что ты художник, значит, ты нарисовал, но ты женщина, и без тебя я не живой, мертвый, как нарисованный.

Очень прошу, пожалуйста, подправь мою правую руку.

Новое течение

Это случилось, когда расклеенные по городу объявления с приглашением на работу на вокзал приобрели цвет сентябрьских кленовых листьев.

Посудите сами: кто в наше время, время всяческих незаконченных образований, пойдет на разгрузку вагонов? Смешно. И вагоны простаивали.

Ранним утром в кабинет председателя горисполкома вошли двое. Один был известный в городе художественный руководитель местного драмтеатра, второй был неизвестный молодой человек с известной физиономией.

— Мефистофелев, драматург, — представился молодой.

— Мы вот по какому вопросу, Иван Павлович, — обратился режиссер к председателю, — Сербан Урзульевич Мефистофелев, наш драматург, предложил любопытную вещицу. В городе нехватка рабочей силы, вагоны простаивают, и Мефистофелев написал пьеску, хе-хе, — «Эй ты, грузчик!»

Очень современная темка.

— Ну, играйте, мы посмотрим, — любезно заулыбался Иван Павлович. Мефистофелев явно производил впечатление своей бородкой. — Мы поддержим.

— Но тут идейка, Иван Павлович, реализм и только реализм, мы хотим и сыграть и разгрузить — так сказать, метод прямого реализма. Сыграть спектакль прямо на вокзале. Представляете, — глаза режиссера заблестели по-мефистофелевски, — зрители располагаются на двух перронах. Соорудить места не трудно, в 7 часов после третьего гудка начинается спектакль. Оркестр, расположившийся в комнате «Матери и ребенка», начинает увертюру: «Как родная меня мать…»

Освещение вокзала отличное, диспетчер дает зеленый свет, и на первый путь прибывает один из ваших неразгруженных составов, его ведет нар. арт. СССР Р. Дыхалов. На вагонах расположились действующие лица.

— Пьеса остросюжетная, производственная, — сверкнув глазами, вставляет Мефистофелев.

— Да, — разгорается режиссер, — начинается разгрузка. Артисты театра с песней композитора Слабоухова на мои слова — Мефистофелев, к пианино! — Режиссер закатил глаза, и по кабинету разлилась задушевная:

Дрова, дрова, дрова,

Были и вы леса,

И вот на бревне, смотри,

Наши слова любви.

Разгружают вагон. Плывут бревна. Конфликт назревает, когда передовая грузчица — Катя, арт. Дубовых, влюбляется в прогульщика Сеньку, арт. Трезвых. На фоне разгрузки идет сцена около пивного ларька на перроне, где Сенька «распивает на троих».

— Ну это вы… — нахмурился Иван Павлович.

— Но в третьем действии, когда разгрузка подходит к концу, Сенька становится ударником, — вкрадчиво вставляет Мефистофелев.

— Да, да, — режиссер долго еще рисует совершенно необычные постановочные эффекты в спектакле «Эй ты, грузчик!»

Спектакль должен заканчиваться свадьбой Кати и Сеньки уже на пустых платформах состава. В 22 ч. 30 мин. молодоженов провожают в свадебное путешествие, они садятся в Московский экспресс, настоящий (артисты Дубовых и Трезвых едут до первой станции, оттуда возвращаются на машине), финал.

— А артисты, того… не устанут? — спросил Иван Павлович.

— Что вы! — прищурил глаза Мефистофелев, — артист в образе, он играет грузчика. Метод прямого реализма, абсолютно современно.

Иван Павлович вспомнил про неразгруженные составы и, вздохнув, сказал: «Добро!»

…На банкете в привокзальном ресторане уставшие, но счастливые артисты целовались с режиссером и качали Мефистофелева, который легко взлетал в воздух и иногда парил прямо по-настоящему.

…На улицах города свежие афиши. Ожидаются премьеры спектаклей: «My, еще раз му» — на городской бойне и «Крупноблочное сердце» — комедия на стройке.

Ходят слухи, что скоро приедут из Москвы изучать метод «прямого реализма».

День поэзии

Вчера Васька Шалымов привязал к шее бант, надел черную рубашку, не заправил ее в брюки и пошел в книжный магазин на углу Шереметьевской и Октябрьской продавать свои книги, потому что вчера был день поэзии, и все поэты в этот день должны были продавать свои книги. Ну, это вроде соревнований, — кто больше продаст.

Сначала Васька долго не хотел идти, он, мол, не член союза, но я ему сказал:

— Вась, ты — поэт или кто? — После этих слов Васька куда хочешь пойдет.

Мы уложили его книжки в три коробки из-под голландских ботинок — красивые такие коробки с золотыми разводами — и пошли в магазин.

В магазине было ужасно душно. Народу тьма.

Я устроил Ваську с коробками в углу, около витрины, а сам отправился по магазину, чтобы узнать, как идет продажа, и подсчитать, кто на каком месте и какие шансы у Васьки выйти в первую десятку.

Вначале вперед «вышел» здоровый парень с бородой — на шее собачья цепь и стихи он не читал, а всхлипывал под гитару.

Потом его догнал такой худенький, обыкновенный, при галстуке, а продал на семь книжек больше.