Клошмерль - [83]

– Разумеется, ваше высокопреосвященство.

– Так пошлите его сюда. Мы обдумаем наши возможности поддержать его, когда он выставит свою кандидатуру.

– Вот это-то и самое трудное. Я боюсь, что на это понадобится много денег.

– Господь, превративший воду в вино, ниспошлёт нам их… – прошептал монсеньор де Жакон с изысканной любезностью, которая всегда означала окончание аудиенции.

Баронесса де Куртебиш удалилась.

* * *

«Чего хочет от меня этот старый болван?» – подумал министр, взглянув на визитную карточку, которую ему протянули. Пальцы его принялись нервно отстукивать по столу какую-то маршевую мелодию. «Что, если сослаться на заседание или на встречу с премьером?» Но в этом был некоторый риск: если посетитель поймёт, что его выпроводили без всяких оснований, он превратится в заклятого врага. Этот завистник и без того был врагом, но пока ещё не слишком активным. (Когда достигаешь власти, приобретаешь врагов повсюду, и особенно в собственной партии.) Осторожность требовала, чтобы министр любезно обошёлся с посетителем. Он всегда следовал непреложному правилу: не церемониться с друзьями – их можно не опасаться – и быть чрезвычайно внимательным и почтительным с врагами. В политике следует прежде всего обезоружить противника и привлечь его на свою сторону. Человек, просящий у министра аудиенции, был одним из таких противников, которые делали всё для его падения, не переставая при этом улыбаться. Поэтому явно стоило потрудиться, чтобы завоевать его расположение. Конечно, посетитель был старым болваном, но вся опасность как раз и крылась в его глупости, которая ему обеспечивала в кулуарах парламента и за кулисами партии клиентуру недовольных и дураков. Восстановить против себя глупцов – значило начать слишком крупную игру… Он спросил у клерка:

– А он знает, что у меня никого, нет?

– Он говорит, что в этом уверен, господин министр.

– Ну ладно, впустите его! – распорядился Лювла, и лёгкая гримаса исказила его лицо.

Как только дверь отворилась, он поднялся и двинулся навстречу посетителю, с выражением приятного удивления на лице. – Друг дорогой, как это мило с вашей стороны…

– Я вам не помешал, дорогой министр?

– Что вы, что вы, милый Бурдийя! Как может мне помешать один из старейших республиканцев, один из столпов нашей партии! Вы можете только помочь мне своими советами. Ведь мы, молодые, многим обязаны вам. Да, да, многим, – я рад, что представился случай сказать вам об этом прямо. Я ежечасно завидую вашему пониманию великих республиканских традиций, вашей демократической умеренности, вашему личному опыту. Вы были у кормила в великую эпоху. Садитесь, мой дорогой друг. Чем могу быть полезен? Вы знаете, что я всегда готов… Надеюсь, не случилось ничего серьёзного?

Бывший кабатчик никогда не выбирал выражений и прямо шёл к цели. Презренье, которое он испытывал к молодым министрам, сменившим его слишком рано, только усугубляло его природную грубость. Он не допускал мысли, что люди, не достигшие шестидесяти лет, могут принести какую-либо пользу, управляя государством. Этого мнения он придерживался уже девять лет.

– Попы на нас чихают! – сказал он. – Не могу понять, чем вы только занимаетесь в это время в своих кабинетах.

Лювла не очень любил тирады такого рода. Гибкий и ловкий политик, умелый приспособленец, он всегда готов был поступиться своими принципами, но его самолюбие было легко ранимо. Даже простое отсутствие восхищения его особой нередко приводило его в бешенство. Он немного помешкал, стёр наполовину свою улыбку. Его любезность стала язвительной.

– Мой дорогой Бурдийя, – ответил он, – вы, кажется, были министром земледелия? Позвольте вам заметить, что скотом управлять значительно легче, чем людьми. Я, разумеется, знаю, что вы очень много сделали для картошки, свеклы, алжирских барашков и шаролезских быков. Но, скажем прямо, эти питательные овощи и общеполезные четвероногие не имеют души. Мне же поручены души, сорок миллионов человеческих душ. Так-то, мой дорогой Бурдийя. Я вам об этом напоминаю, чтобы вы почувствовали некоторую разницу, которая, по всей вероятности, не всегда для вас очевидна. На месте, которое я занимаю, власть чрезвычайно обременительна… А о чём, собственно, вы хотите со мной переговорить?

– О Клошмерле, – ответил Бурдийя, уверенный, что вызовет удивление.

– Ах, вот как! – равнодушно проронил Лювла.

– Вы, может быть, не знаете, что это такое?

– Клошмерль? Да нет, знаю, мой дорогой Бурдийя. Как же мне о нём не знать! Ведь там родились вы! Это прелестный городок в Божоле, насчитывающий две с половиной тысячи жителей.

– Две восемьсот! – сказал Бурдийя, с гордостью за родной город.

– Будь по-вашему! Я хотел бы никогда не ошибаться сильнее.

– Однако, – продолжал Бурдийя, пытаясь уличить министра в неосведомлённости, – вы, вероятно, не знаете о том, что происходит в Клошмерле? Даже не верится, чтобы в двадцатом веке могли твориться такие позорные вещи! Вскорости Божоле просто-напросто снова попадёт в лапы попов. Представляете, мой дорогой министр…

Склонив голову, министр предоставил Бурдийя возможность разглагольствовать. Вооружившись карандашом, он чертил в своём блокноте геометрические фигуры и, казалось, был всецело увлечён этим занятием. Временами он немного отклонялся и прикрывал глаза, чтобы лучше оценить чертёж.