Клошмерль - [6]

Эти пояснения помогут понять, почему сооружение, задуманное мэром Пьешю, не принесло бы особенной пользы на главной площади городка, растянувшегося на четыреста метров вдоль единственной дороги. Для того чтобы писсуар сделался учреждением всеобщего пользования, надо было соорудить его в месте, равно доступном для всех, не давая преимущества одним горожанам перед другими. Наилучшим разрешением проблемы было бы, разумеется, одновременное сооружение трёх писсуаров, одинаково отдалённых друг от друга: в верхней части города, в центре и внизу. Мэр это понимал. Но не стоило начинать игру с крупной ставки. Действуя осмотрительно, можно было рассчитывать на успех, тогда как чрезмерная широта взглядов неизбежно повлекла бы за собой непопулярность и обвинение в мотовстве. Ведь Клошмерль, обходившийся без писсуаров в течение тысячелетия с лишним, явно не нуждался в постройке трёх одновременно, да ещё оплаченных из собственного кармана. Более того, внедрение писсуара могло потребовать перевоспитания жителей Клошмерля, а может быть, и специального указа муниципалитета. Обитатели городка мочились из поколения в поколение на низкие стены и подпорки, то есть там, где их застигала нужда, мочились охотно и щедро, чему способствовало доброе вино Клошмерля, как говорят, полезное для почек. Сомнительно, чтобы эти люди согласились бы облегчаться в определённом месте и тем самым лишать себя маленьких удовольствий. Их забавляло, когда прихотливая и метко направленная струя сгибала травинку, гнала букашку, топила муравья и преследовала паука в его паутине. В деревне, где развлечения так редки, нельзя упускать ни малейшей возможности поразвлечься. Нужно учитывать преимущество мужчин, делающих это стоя, в открытую, молодцевато, что повышает мужской престиж в глазах женщин, которым неплохо напоминать почаще об их неполноценности. (Это заставит их прикусить язычки и поумерит бабью крикливость.)

Бартелеми Пьешю всё это прекрасно понимал. Поэтому он и придавал такое значение выбору места и определил последнее лишь после глубоких размышлений. Заметим, что отсутствие боковых улиц сильно затрудняло выбор: по обе стороны главной улицы Клошмерля тянулись фасады жилых домов, магазины, ворота, решётки, ограждающие частные владения, – и на всё это муниципалитет не имел никаких прав.

А теперь догоним наших героев. Покинув площадь, они спустились по главной улице до самого центра, где стоит местная церковь, в которой никогда не бывает Тафардель и очень редко Бартелеми Пьешю. Первый делает это в силу непреклонности своих убеждёний, второй идёт на компромиссы из политической терпимости, не желая, чтобы его позиция была воспринята как явное осуждение верующей части городка. Зато жена Пьешю регулярно ходит в церковь, а их дочь Франсина, из которой хотят сделать барышню, воспитывается у монашек в Маконе. Подобные уступки вполне допускаются в Клошмерле, где фанатизм, смягчённый добродушием горожан, к коему располагает вино Божоле, обнаруживает некоторую гибкость. В Клошмерле понимали, что такой влиятельный человек, как Бартелеми Пьешю, должен заручиться поддержкой в обоих лагерях. Но при этом ему следовало высказывать принципиальную враждебность к церкви, так как антиклерикализм был одним из важнейших пунктов в его политической программе.

Перед церковью Пьешю приостановился. Всем своим видом он как бы говорил любопытствующим, что остановился просто так, без определённой цели. Он ограничился лёгким кивком головы.

– Мы его поставим здесь.

– Здесь? – прошептал изумлённый Тафардель. – Писсуар?

– А что? Где вы ему найдёте более подходящее место?

– Конечно, нигде, господин Пьешю. Но так близко от церкви… А вы не думаете, что кюре…

– Да вы, никак, испугались кюре?

– Я? Испугался?.. О-о! Разве мы не уничтожили виселицы и не обломали когти господам клерикалам!.. Я просто хотел предостеречь вас, господин мэр, потому что эта публика способна на всё. Они извечные враги прогресса…

Мэр поколебался, но решил не выдавать своих сокровенных мыслей. С видом простачка он спросил:

– А вы знаете место получше? Так укажите мне его.

– Лучшего места нет – это ясно, – ответствовал Тафардель.

– Так в чём же дело? Разве борьба за общее благо не должна быть выше поповских интересов? Посудите сами, Тафардель, ведь вы человек справедливый и образованный.

Подобной лестью от учителя можно было добиться безграничной преданности. Пьешю это знал, ибо, как никто другой, умел извлекать из каждого человека всё, что тот мог дать.

– Господин мэр, – сказал Тафардель с достоинством, – если вы не возражаете, ваш проект перед Комитетом защищать буду я. Прошу вас об этом совершенно официально.

Хитрец по натуре, мэр заставил себя упрашивать. У него была чисто крестьянская способность ни на что не соглашаться без уговоров и заключать самые выгодные сделки с глубокой печалью на лице. Пьешю сам рассчитывал, что Тафардель возьмёт на себя эту трудную миссию, но при этом он хотел создать впечатление, что лишь уступает уговорам и делает учителю большое одолжение. Чем больше он выигрывал, тем более скорбной делалась его физиономия. Свою радость он выражал отчаянием. Когда сделка оказывалась удачной, он поступался тщеславным желанием прослыть хитрецом и скромно говорил: «Дельце хорошо для меня обернулось, хотя я не очень-то старался…» Успех его объяснялся исключительно моральным превосходством: «Если занимаешься делами честно, не желая слишком много заработать, это почти всегда приносит прибыль». Эта система создавала ему репутацию человека слова и доброго советчика. Многие горожане, попав в затруднительное положение, охотно приходили к нему за советом и доверяли ему свои семейные и деловые неурядицы. Вооружённый этими сведениями, Пьешю получал возможность играть людьми как заблагорассудится. А управлять Тафарделем было для него сущим пустяком.