Клошмерль - [46]

* * *

Перед историком встаёт следующий вопрос. Должен ли он передавать в тех же выражениях споры, о которых ему довелось узнать? Следует ли ему точно воспроизводить выражения, вызывающая резкость которых обусловила нижеизложенные факты? Или он обязан смягчать эти выражения, внушенные гневом? Но, если пойти вторым путём, многие события могут показаться необъяснимыми. Слова влекут за собой действия, и, если хочешь показать действие, приходится точно передавать слова. Читатель должен принять во внимание, что мы находимся в самом центре провинции Божоле, в стране доброго вина, легко скользящего в глотку, но пагубного для головы, вина, которое внезапно распаляет красноречие и подсказывает всякие выкрики и брань. К тому же Божоле расположено по соседству с Брессом, Бургундией, Шароле, Лионом, плодородными, тучными, жизнерадостными краями, коих природное изобилие отразилось на языке. Ведь язык порождён землёй, началом всех начал. И лексикон клошмерлян, образный, сочный, имеет, надо признать, явный привкус вина Божоле.

Легко представить, во что вылился при такой отменной погоде праздник святого Роха. Пиршество началось с самого утра 15 августа. Было великое множество цыплят, выпотрошенных накануне, кроликов, замаринованных двумя сутками раньше, зайцев, незаконно заманенных в капканы, тортов, заранее подготовленных и выпеченных булочником, раков, улиток, бараньих ног, окороков, горячих колбас и целая куча других вкусных вещей, приготовляя которые женщины сменяли друг друга у плиты. Между соседями только и было разговоров что о еде.

К вечеру этого дня непомерно большая доза съестного предельно раздула желудки наших клошмерлян. Между тем лучшие блюда были припасены на завтра, так как клошмерляне не таковы, чтобы отказываться от возможности попировать два дня подряд. Когда наступила ночь, устроили иллюминацию, факельное шествие. И на площади, где заранее были сооружены эстрада для музыкантов и «винный фонтан», открылся бал.

Этот «винный фонтан» был одним из обычаев Клошмерля. Прямо на свежем воздухе открываются винные бочки, оплаченные муниципалитетом, и, пока длится праздник, все имеют право пить сколько влезет. Всегда находилось довольно охотников облить водою заплетённые соломой бочки, с тем чтобы вино в них оставалось прохладным. Рядом с фонтаном ставятся большие грифельные доски, и специальный судья записывает на них имена мужчин, желающих состязаться за титул «Бездонной глотки», ежегодно присуждающийся тому, кто выпьет больше других. Он аккуратно отмечает баллы, ибо титула «Бездонной глотки» добиваются многие. Самой знаменитой «Бездонной глоткой» за всю историю Клошмерля был некто Писташе, который однажды в течение четырёх дней выпил триста двадцать один стакан вина. Этот подвиг, совершённый в 1887 году, эксперты считают недосягаемым. Впрочем, к тому моменту, когда был установлен сей рекорд, Писташе исполнилось тридцать лет, он был на высшем пределе своей вместимости, и хотя сохранял этот титул ещё более десяти лет подряд, его талант неудержимо клонился к закату. Он умер в возрасте сорока четырёх лет от цирроза, зашедшего так далеко, что его печень, превратившись в сплошной нарыв, в конце концов лопнула. Но имя его будет жить в веках.

В 1923 году титул «Бездонной глотки» уже три года как принадлежал почтальону Блазо. Это был хорошо тренированный человек: в ту пору, когда приходилось защищать свою репутацию, он умел доходить до шестидесяти стаканов в день. В повседневной жизни его обычный уровень не превышал тридцати стаканов. Но Блазо прямёхонько шёл по пути к циррозу и уже начинал слабеть, и Франсуа Туминьон спал и видел, как бы отнять у него почётный титул.

Итак, часть ночи прошла в питье и танцах. Пили так, как умеют пить в Клошмерле – то есть чрезвычайно много. Плясали так, как пляшут во всех французских деревнях – то есть лихо подскакивали и сильно прижимали к себе (не слишком заботясь о том, чтобы попасть в такт, и без излишней манерности) крепких девиц и славных матрон, которые не носят пустопорожних корсажей и не отличаются противоестественной худобой, каковая, должно быть, делает тоскливыми ночи горожан, имеющих модных жёнушек. Надо отметить, что главные удовольствия ночного бала можно было получить вне пространства, освещённого фонарями. Многочисленные тени удалялись парами далеко за пределы городка и проскальзывали в виноградники. Призраки роились и в глубоком сумраке за живыми изгородями. Трудно сказать, были ли эти сплетённые и необычайно безмолвные тени супругами, но прохожие тактично делали вид, что они в это верят, хотя налицо было одно обстоятельство, ставившее под сомнение супружество незнакомцев: никто не замечал, чтобы тени вступали между собой в споры или обменивались кисло-сладкими словечками, обычными для людей, долгое время живущих вместе. Столь необычайное явление можно было бы приписать действию благоприятной температуры и доброго вина. (Ведь иначе мы будем вынуждены объяснить это милое согласие развращённостью местных нравов.) Самое большее, что могло случиться – некоторая путаница, в результате которой отдельные клошмерляне, занявшись жёнами соседей, забывали о своих собственных, а те, в свою очередь, не желали оставаться среди праздника не при деле, как какие-нибудь никудышницы. К счастью, все клошмерляне, отделённые от своих половин, занимались чужими жёнами, так что в итоге всё объединялось попарно, проявляя при этом некоторую долю фантазии, но с точки зрения симметрии всё обстояло безупречно. Поскольку всё это происходило между клошмерлянами, серьёзных последствий быть не могло. Санитарное состояние городка было превосходным, если не считать рецидивов болезни нотариуса Жиродо, но господин нотариус не смешивался с толпой и не преподносил «тайных пожертвований» в пределах Клошмерля.