Клодиус Бомбарнак - [62]

— Вот они и скованы на всю жизнь, — говорит мне первый комик, ухмыляясь.

— На всю жизнь, как пара снегирей! — подхватывает субретка, не забывшая, что эти птицы отличаются верностью в любви.

— В Китае, — замечает молодой Пан Шао, — не снегири, а пекинские утки символизируют супружескую верность.

— Утки или снегири — это все едино! — философски изрекает господин Катерна.

Брачная церемония закончилась. Приняв поздравления, молодые супруги вернулись к своим делам: мистер Эфринель к торговому балансу, миссис Эфринель к приходно-расходной книге. В поезде ничто не изменилось: лишь прибавилась еще одна супружеская чета.

Мы тоже занимаемся своими делами. Майор Нольтиц, Пан Шао и я курим на площадке, а комическая пара что-то репетирует в своем углу — должно быть, они готовят обещанный вечерний сюрприз.

В окружающем пейзаже нет никакого разнообразия — все та же унылая пустыня Гоби с вершинами Гумбольдтовых гор с правой стороны, соединяющихся Тянь-шаньской цепью. Редкие станции представляют собой довольно неприглядное зрелище: среди нескольких разбросанных лачуг возвышается, как монумент, домик путевого обходчика. Время от времени на таких полустанках мы запасаемся водой и топливом. Приближение настоящего Китая, многолюдного и трудолюбивого, почувствуется только за Хара-Нуром, где мы увидим настоящие города.

Эта часть пустыни Гоби нисколько не походит на те области восточного Туркестана, которые мы оставили за Кашгаром. Поезд идет сейчас по местности, настолько же новой для Пан Шао и доктора Тио Кина, как и для нас, европейцев.

День прошел без всяких приключений. Поезд опять сбавил скорость, делая не больше сорока километров в час, но, несомненно, довел бы ее до восьмидесяти километров, если бы были приняты во внимание жалобы барона Вейсшнитцердерфера. По правде говоря, китайские машинисты и кочегары даже и не пытаются наверстывать время, потерянное между Черченом и Чарклыком.

В семь часов вечера — пятидесятиминутная остановка на берегу Хара-Нура. Озеро это, не столь обширное, как Лобнор, вбирает в себя воды реки Сулэхэ, берущей начало в Наньшаньских горах.[101] После утомительного однообразия пустыни взоры наши чарует пышная зелень, окаймляющая южный берег. Приятное оживление вносят стайки порхающих птиц.

В восемь вечера, когда мы отъезжали от вокзала, солнце еще только садилось за песчаными дюнами, а над горизонтом уже расстилались сумерки. Это походило на мираж, который создавали нагретые за день нижние слои атмосферы.

Не успел поезд тронуться, как мы собрались в вагоне-ресторане, который принял свой обычный вид. Но то был не обычный ужин, а свадебная трапеза — своего рода железнодорожная тайная вечеря.[102] В ней должны принять участие человек двадцать гостей во главе с великолепным Фарускиаром. Но, — кто бы мог подумать? — он отклонил по какой-то непонятной причине приглашение Фулька Эфринеля.

Я очень пожалел об этом, так как надеялся занять место рядом с ним.

Конечно, я сообщу «XX веку» о подвиге Фарускиара. Пусть публика узнает и запомнит его имя! Я пошлю в Париж телеграмму, как бы дорого она ни стоила: такое известие оправдает любые расходы. Уж на этот раз я не получу выговора от редакции! Тут не может быть никакой ошибки, вроде той, что произошла у меня с мандарином Иен Лу. Она остается на моей совести, несмотря на то, что попался я на удочку в стране лже-Смердиса.[103] Пусть хоть это послужит мне оправданием!

Значит, решено. Как только мы прибудем в Сучжоу, я немедленно даю телеграмму. Славное имя Фарускиара должно прогреметь на всю Европу! К тому времени испорченный участок пути, а вместе с ним и телеграфная линия будут полностью восстановлены.

И вот мы сидим за столом. Фульк Эфринель постарался все устроить наилучшим образом. Свежая провизия для настоящего пиршества была закуплена в Чарклыке. Но кухня теперь не русская, а китайская, и руководит приготовлением блюд китайский повар. К счастью, нам не придется есть палочками: в поезде Великой Трансазиатской магистрали ножи и вилки допускаются даже и при китайских кушаньях.

Я сижу слева от миссис Эфринель, а майор Нольтиц — справа от Фулька Эфринеля. Остальные гости расселись, как пришлось. Немецкий барон, не способный дуться и отнекиваться, если маячит лакомый кусок, тоже находится в числе приглашенных. Другое дело сэр Фрэнсис Травельян — тот даже и бровью не повел, когда был позван на свадебный пир.

Сначала были поданы супы — с курицей и яйцами чибиса; затем — ласточкины гнезда, расчлененные на тонкие нити, рагу из крабов, воробьиные горлышки, хрустящие свиные ножки под соусом, бараньи мозги, жаренные в масле трепанги, плавники акулы, клейкие и тягучие; наконец — побеги молодого бамбука в собственном соку, корни кувшинок в сахаре и много других невероятных китайских кушаний, запиваемых подогретым в металлических чайниках шао-сингским вином.

Праздник проходит оживленно, весело и, можно даже сказать, в интимной обстановке. Однако молодой супруг, как это ни странно, не уделяет ни малейшего внимания молодой супруге и… наоборот.

А наш первый комик, вот неугомонный балагур! Из него так и сыплются залежалые анекдоты, непонятные большинству прибаутки и допотопные каламбуры, которые кажутся ему верхом остроумия. И он так заразительно хохочет, что невозможно не засмеяться вместе с ним. Ему захотелось во что бы то ни стало узнать несколько китайских слов, и когда Пан Шао говорит ему, что «чин-чин» значит спасибо, он принимается по всякому поводу «чинчинить», корча при этом уморительные рожи.