Клодет Сорель - [10]
Нет, это я изменилась, я стала гадкая, а другие остались прежними.
Может быть, это все происходит от того, что мне страшно, от того, что я не понимаю, что происходит. Страшно по-настоящему, до холодного позвоночника. Даже молитвы не помогают, хотя всегда помогали, и я стараюсь, стараюсь изо всех сил. Но никак не могу сосредоточиться, каждый раз вспоминаю Царское, и Ливадию, и то, как Papa читал нам Тургенева по вечерам, и какой ласковой могла быть Mama, и как хорошо, по-доброму мы жили - тогда мне хочется плакать. И я плачу вместо молитвы. Господи, как же мне страшно!
И еще этот Тобольск – ужасный город, он очень, очень провинциален, в самом плохом смысле. Скучно здесь. Хотя, наверное, если бы нас так не охраняли и давали бы свободно ходить, куда мы захотим, то было бы не так тоскливо. Но как представлю, что мне скоро целых 19 лет, что жизнь, можно сказать, проходит мимо, что где-то по улицам ходят дамы в красивых платьях, в шубках с муфточками, держат за локоть подтянутых офицеров – хоть волком вой! А я тут брожу среди привычных до зевоты лиц, в нелепом пальто шинельного сукна и чувствую себя толстой уродиной.
Кто меня такую сможет полюбить?
Интересно, а что сейчас делает Коля, Николай, Николай Дмитриевич? Смешно вспоминать, как я была влюблена в него, затянутого в морскую форму, которая ему неимоверно шла. Особенно парадная, белая. Господи, каким я была ребенком! Даже имела глупость просить Papa разрешить нам «отношения». Дурочка, что я понимала в отношениях? И что я в них понимаю сейчас? До 19 лет дожила и ни разу ни с кем не целовалась. По-настоящему.
Боже, о чем я! Это же грех, грех.
И вообще, мне пока нет девятнадцати, пару месяцев еще побуду восемнадцатилетней девицей.
Ну, вот видите, о какой чепухе я думаю? Надо будет сжечь все эти записки, мне даже думать противно, что кто-то будет читать, о чем думала глупая девочка, будет надо мной насмехаться. Не хочу!
Оля уже сожгла свои дневники. Таня понимает, что сделать это совершенно необходимо, но только плачет. Они с Mama все время плачут. Настя как всегда прыгает, хохочет, смешит Baby, кокетничает с солдатами, хочется ее отшлепать, честное слово. Как и Таню с Олей – ну что за нюни они распускают? Можно подумать, я не боюсь? Я не скучаю по Царскому? Мне не жалко маму и папу?
Вот папа – держится молодцом. Как всегда.
Я его обожаю.
Эти две красотки – Татьяна и Ольга – меня в детстве постоянно изводили: сговорившись, уверяли, что Papa и Mama - не настоящие мои родители, ведь я на них совсем не похожа, значит – приемыш. И хохотали, когда я начинала реветь, убегали со смехом, а я рыдала в одиночестве, представляя почему-то, что именно папа – не мой Papa. Про маму – не знаю почему! – я так не думала, наверное, потому что она всегда была скуповата на ласку. Нет, я ее, конечно, люблю, очень люблю, но...
Не буду писать, зачем? Я их всех люблю одинаково. Одинаково.
На самом деле, я, конечно, больше люблю папу. И Швыбзика. Мне никто не верит, но я помню, как она родилась, хотя мне было всего два года. Из-за того, что она родилась, мой день рождения получился немножко не таким веселым, хотя, что я тогда могла понимать? Все были заняты Настей, а Mama ужасно нервничала из-за того, что опять родилась девочка. Только Papa смеялся, радовался, я не помню, что он мне тогда подарил? Куклу? Нет, не помню. А Швыбзика помню – толстый красный младенчик. Впрочем, она такой и осталась. Mama все переживала: почему две старших дочери – высокие статные красавицы, а две младших – плотные румяные девицы. Нет, правда, Таня и Оля такие красивые, что была бы я мужчиной, непременно бы в них влюбилась! В обеих! И Анастасия очень симпатичная, только кривляется все время. Ну, это пока маленькая. Мне тоже все говорят, что я красивая, Papa даже как-то сказал, что я – самая красивая из всех дочерей, но потом смутился, до чего это непедагогично, так же нельзя говорить.
Ну, я-то знаю, что он хотел просто меня утешить, потому что в такую уродину влюбиться невозможно.
А я так хотела, чтобы Коля, старший лейтенант флота Деменков, в меня влюбился. Ну, я ж даже младше нынешнего Швыбза была тогда. Все мечтала: я в белом платье, с букетиком, с белой лентой в волосах, и он – такой высокий, в белой парадной форме, с кортиком. Мы стоим с ним у алтаря, поет хор, и священник венчает нас, рабов божьих.
Такая глупышка. Я ведь и подпись себе придумала, подписывать письма «Деменкова». Могла сидеть часами и выводить: «Деменкова», «г-жа Деменкова», «Мария Деменкова». Фу, какая дура была! Некрасиво, конечно, так говорить.
Papa - молодец. Я всегда его обожала, а в нынешнем положении – просто преклоняюсь. Как ни пытались солдаты его унизить, ничего у них не получается. Потому что унизить можно только того, кто боится быть униженным, а Papa знает, что его унизить невозможно. И если солдат говорить императору гадости, то этим он унижает себя, а не императора. Я горжусь Papa.
