Клоцвог - [2]

Потом мы посчитали, что надо перебираться в Киев в поисках работы. На Подоле жил мамин младший двоюродный брат Лазарь — лекальщик очень высокой квалификации, с женой Хасей и взрослым сыном Мотей. Лазарь помог нам снять угол у одной старушки неподалеку от себя и всегда оказывал помощь советом.

Маме другой работы не нашлось, кроме как нянькой, хоть оплата была выше, а в одной семье — даже со столованием. Причем нередко мама и мне приносила что-то вкусное. Иногда доходило до шоколада.

В Киеве я работала в сберкассе и насмотрелась на чужие деньги до обмороков и страшных снов. Давила большая ответственность, я никак не могла свыкнуться. В голове крутились цифры с нулями. Мне казалось, что нули накидываются на мою шею и душат.

В такой обстановке работа меня почти доконала. Мама, которая это все видела, предложила бросить сберкассу и задуматься о другой деятельности.

Дядя Лазарь высказался против. Не исключено, что он боялся материальной помощи со своей стороны. Он находился под сильным влиянием жены, жадной и неприятной во всех отношениях. Особенно в отношении моей мамы.

Их взаимная нелюбовь имела начало еще с довоенных времен.

Моя мама не являлась настоящей портнихой, а просто умела как-то шить. У нее всегда строчка выходила кривоватая, что особого значения не имело, но портило общую картину изнанки. У мамы был плохой глазомер и спешка. А дядя Лазарь ее расхвалил перед своей киевской Хасей, и она попросила маму сшить платье из креп-сатина темно-синего цвета. Фигуры у Хаси никогда не было, а был большой живот. И она требовала, чтобы на этот живот мама сделала поясок на пуговичке. Мама ей объясняла, что живот надо скрывать и даже сделать фасон без вытачек, а не то что с пояском. Хася обиделась.

Мама сшила платье, как Хася продиктовала, но на поясок не хватило. Хася перевернула весь наш дом в поисках материала, который мама якобы припрятала, отчего и не хватило на поясок.

Платье, конечно, получилось не слишком хорошо, но и поясок его не украсил бы.

Хася крутилась, крутилась перед зеркалом, вся красная, потная, и по-еврейски вычитывала маме за неумение. Мама молчала-молчала, а потом что-то ей сказала. Хася побелела, сорвала с себя платье и в одной нижней рубашке на лямочках и с такой маленькой прошвочкой по подолу бросилась вроде бежать из дома, но вернулась из коридорчика и хряснула рукой по зеркалу. Зеркало треснуло. Хася в слезы, мама плачет. И каждая стоит в своем углу, и никто не двигается на сближение.

Они поплакали, просморкались: мама в передник, а Хася скомкала в руках новое платье и использует как носовой платок. Как разошлись — я не знаю.

Потом мама долго носила это платье, только поменяла фасон по линии собственной фигуры. А Хася с тех пор к нам ни ногой. И Лазарь тоже. Оказывается, мама Хасе тогда сказала, что пусть Хася на этом пояске, которого нет, повесится от злости. После этих слов Хася по зеркалу и хряснула. Зеркало оставалось в Остре, когда мы уехали в эвакуацию. Когда вернулись, наш сосед Хвощенко принес его нам обратно в знак благодарности. Мы зеркало повесили, потому что хоть и были подвержены предрассудкам, но по средствам и в голову не приходило придерживаться плохих примет.

Надо сказать, что швейную машинку нам не возвратил никто, к кому она попала в связи с немецкой оккупацией. Объяснение понятное: машинка — не зеркало и могла давать существенный приработок в быту.

Ну вот. А после войны открылся другой отсчет, и мы с Лазарем и Хасей наново так ли, сяк ли породнились. Хоть и по грустной необходимости. Во всяком случае, ни о какой помощи с их бока мы не думали, и они напрасно опасались.

Я поступила на вечернее отделение в педагогический техникум. Попутно пересиливала себя и продолжала работать в сберкассе.

По арифметике и геометрии еще в школе у меня выводилась оценка «вiдмiнно», то есть «отлично», и потому особого выбора не представлялось. Гуманитарные предметы меня не касались глубоко, и я их пропускала мимо ушей. А детей любила. Смотреть на них и вообще.

Тут меня настигло первое чувство.

Профилирующий предмет у нас преподавал Куценко Виктор Павлович. Молодой, красивый. Фронтовик с орденами и медалями. В него все были влюблены, но он сразу стал выделять лично меня. Конечно, дело было не в багаже знаний и не в способностях. Я понимала, что нравлюсь ему как женщина.

Жена Виктора Павловича, Дарина Дмитриевна, также работала в техникуме, преподавала историю. Но дело не в этом.

«Нельзя оперировать бесконечностью, как конечными величинами. Поняли, девчата? А вы, хлопцы, тоже поняли?» И мы хором отвечали: «Поняли». Виктор Павлович установил такое приветствие и всегда начинал лекцию подобным образом, независимо от прямой темы. Мы, естественно, в силу недостатка специальных знаний не вполне понимали, что он имеет в виду, но с радостью отзывались на любой юмор с его стороны.

Нам не с кого было брать пример в любви. В кино мы видели чистые отношения и один поцелуй на весь фильм. Но жизнь вносила свои коррективы.

Теснота жизни, скученность, стремление поделиться своими знаниями приводили к тому, что о физиологической стороне взаимодействия юноши и девушки мы узнавали из разных, порой не заслуживающих доверия источников. Ведь природа постоянно брала свое.