Клинки императора - [2]

– Отец! – повторила Вера и снова не смогла продвинуться дальше этого единственного слова.

– Дочь, – отозвался Тан-из.

– Ты ведь не… – она прерывисто дышала, оглядываясь через плечо в сторону рва, где в солнечных лучах сверкала сталь: доран-се уже принялись за работу. – Ты ведь не можешь…

Тан-из склонил голову к плечу. Он пытался понять свою дочь, пытался понять всех своих детей. Хоть он и не был целителем, как солдат он давным-давно научился заживлять сломанные кости и разорванную кожу, ухаживать за гниющей плотью, когда в раны попадала грязь, лечить изматывающий кашель у тех, кто слишком долго пробыл вне дома. Но это… он не мог постичь природу этого сокрушительного недуга и тем более был не в силах его излечить.

– Дочь, ты одержима. Гниль овладела тобой.

Опустив руку, Тан-из провел пальцем вдоль морщин на лбу дочери, коснулся хрупких лучиков, разбегающихся от уголков глаз, отыскал тонкую серебряную нить, затерявшуюся среди каштановых локонов. Всего лишь несколько десятков лет, а ее гладкая оливковая кожа уже начала грубеть от солнца и ветра. Когда Вера впервые вырвалась в этот мир между ляжек своей матери, крепкотелая и вопящая во все горло, он подумал, что, возможно, девочка вырастет здоровой и недуг ее не коснется. Этот вопрос не оставлял его с тех пор и вот теперь он получил ответ.

– Пока что гниль лишь слегка коснулась тебя, – отметил он, – но со временем ее хватка окрепнет.

– И поэтому вам нужно вот это? – выкрикнула она, в отчаянии дернув головой в направлении свежевыкопанного рва. – Вот к этому все идет, да?

Тан-из покачал головой.

– Решение принимал не я. Совет проголосовал…

– Почему? Почему вы так нас ненавидите?

– Ненавидим? – повторил он. – У нас нет такого слова, дитя. Его придумали вы.

– Это не слово! Это чувство – настоящее чувство! Хоть что-то реальное, хоть какая-то правда об этом мире!

Тан-из покивал. Ему уже доводилось слышать нечто подобное. «Ненависть», «отвага», «страх»… Те, кто считал, что гниль – всего лишь недуг плоти, не понимали в ней ничего. Она разрушала ум, подтачивала само основание мысли и рассудка.

– Я выросла из твоего семени, – продолжала Вера, как если бы это логически следовало из сказанного ею прежде. – Ты кормил меня, когда я была маленькая!

– Так же поступают многие другие живые существа: волки, орлы, лошади. Все, пока они молоды и несовершенны, должны опираться на тех, кто их породил.

– Волки, орлы и лошади защищают своих детей! – вскричала она, плача уже навзрыд и сильнее сжимая его ноги. – Я видела! Они охраняют и берегут, кормят и ухаживают. Они растят своих детей! – Вера протянула дрожащую, ищущую руку к лицу отца. – Почему вы отказываетесь растить нас?

Тан-из отвел руку дочери в сторону.

– Волки растят своих детей, чтобы те стали волками. Орлы – орлами. Вы же… – Он вновь нахмурил брови. – Мы вырастили вас, но вы оказались испорчены. Осквернены. Сомнительны. Посмотри сама, – он показал в сторону сгорбленных, поникших фигур, стоявших в ожидании возле края рва; сотни фигур, молча ждущие своей участи. – Вы и без нас умрете сами по себе, и очень скоро.

– Но ведь мы люди! Мы ваши дети!

Тан-из утомленно покачал головой. Нет смысла приводить доводы рассудка тому, чей рассудок помрачен.

– Вы никогда не станете подобными нам, – спокойно проговорил он, вытаскивая нож.

При виде клинка Вера издала горлом сдавленный звук и отпрянула назад. Тан-из подумал, не попытается ли она бежать. Некоторые пытались. Никто не убежал далеко. Эта его дочь, однако, убегать не стала. Вместо этого она сжала руки в бледные, трясущиеся кулаки и затем видимым усилием воли подняла себя с колен. Стоя она смогла посмотреть ему прямо в глаза, и хотя волосы прилипли к ее мокрым от слез щекам, она больше не плакала. Впервые, хоть и ненадолго, ей удалось избавиться от корежившего ее ужаса. Она выглядела почти здоровой. Исцеленной.

– А такими, какие мы есть, вы нас любить не можете? – спросила она, медленно и наконец-то твердо выговаривая слова. – Пускай оскверненных, пускай испорченных! Пускай совсем прогнивших – такими вы нас не можете любить?

– «Любить»… – повторил Тан-из, пробуя на вкус незнакомое звучание, перекатывая его во рту. Тем временем нож вошел в ее тело и двинулся вверх, через мышцы, мимо ребер, прямо к бешено колотящемуся сердцу. – Это ваше слово, дочь, как и «ненавидеть». У нас такого нет.

1

Солнце уже висело над самыми вершинами гор – молчаливый, яростно пылающий уголь, словно кровью заливший гранитные утесы, – когда Каден обнаружил растерзанную тушу козы.

Много часов он шел за проклятой тварью по извилистым горным тропкам, выискивая следы там, где земля была достаточно мягкой, идя наугад, если выходил на голую скалу, и возвращаясь обратно, если догадка оказывалась неверной. Это была медленная, утомительная работа – как раз такая, какую старшие монахи с радостью поручали своим ученикам. По мере того как солнце мало-помалу погружалось за горизонт и небо на западе наливалось лиловым, словно набухающий синяк, Каден начал беспокоиться, не придется ли ему провести среди горных вершин всю ночь, согреваясь лишь балахоном из грубой ткани. Согласно аннурскому календарю, весна уже несколько недель как наступила, однако монахи не придавали календарю большого значения, равно как и погода, которая оставалась суровой и неуступчивой. В длинных полосах тени под скалами еще лежали клочки грязного снега, от камней сочился холод, а иголки на немногочисленных узловатых кустах можжевельника по-прежнему были скорее серыми, чем зелеными.