Клинический случай - [67]

Анна успела застать социализм во всей его предзакатной красе. Детство у нее было пионерским, с собраниями, сбором макулатуры, коллективной перепиской с «далекими зарубежными друзьями», знаменами, барабанами и вдохновенными речами старшей пионервожатой Иры о новом мышлении, новом курсе, верности идеалам и всем таком прочем. После пятого класса мама рискнула отправить Анну в пионерский лагерь. Куда-то под Рузой, в ведомственный лагерь научно-исследовательского института с непроизносимым названием. Путевку «достала» (тогда еще это слово означало «добыть», а не «надоесть до смерти») мамина подруга, работавшая в этом самом институте. Анна съездила, добросовестно отбыла смену, радуя вожатых и воспитателей примерным поведением, а, вернувшись домой, объявила, что больше она ни в какие пионерские лагеря не поедет. Родители переполошились, весь вечер допытывались до причин и никак не могли поверить в то, что в лагере было просто скучно. Скучно — это не когда нечего делать. Скучно — это когда кто-то другой решил за тебя, чем тебе надо заниматься. Мама звонила подруге, подруга звонила сослуживцу, профсоюзному активисту, который был директором лагеря. Лишь после того, как он подтвердил, что с Анной никаких проблем и чрезвычайных происшествий не было, ее оставили в покое. Весной следующего года мама начала заговаривать о крутом по тогдашним понятиям лагере «Орленок» под Туапсе (видимо, на крымский Артек, самый крутой лагерь Советского Союза, ее возможности не распространялись), но Анна твердо сказала «нет» и большую часть лета провела на даче, а две недели с родителями в Питере, тогда еще — Ленинграде.

Постояв немного возле выходящего из автомобиля Никулина (памятники без постамента куда лучше, человечнее), Анна двинулась дальше. Прошла мимо любимого магазина с дисками, пообещав себе на обратном пути непременно заглянуть сюда, перешла бульвар, полюбопытствовала, что нового приготовила зрителям «Школа современной пьесы» («Москва. Психо», да еще и драйв-вечеринка, это соблазнительно) и тут, спохватившись, ускорила шаг. Опаздывать вообще не в ее стиле, а опаздывать к высокому министерскому начальству еще и чревато дополнительными осложнениями. Дополнительными, потому что без осложнений не обойдется. Если уж тебя вызвала «на ковер» заместитель начальника отдела послевузовского профессионального образования, то готовься получить не только на орехи, но и на пряники с конфетами.

Анна продумала не только свое поведение, проиграв в уме разные варианты развития беседы, но и свой облик. С укладкой волос изгаляться не стала, расчесала на пробор и спрыснула лаком. Тронула губы помадой, слегка подтенила глаза, вдела в уши мамины «счастливые» золотые сережки — вот и все украшения. Блузку надела белую, строжайшую из строгих, которую можно было спокойно перепутать с мужской сорочкой, настолько она была безыскусна. Костюм выбрала «траурный». Нормальный костюм белорусского производства, темно-синий, простой, без наворотов. Двубортный приталенный жакет с квадратным вырезом, прямая длинная юбка. Неброский такой образец чиновничьего делового стиля. Костюм был куплен к похоронам Конычева, планировался к ношению на подобных же мероприятиях, оттого и назывался траурным. Перебрала плащи и в итоге остановилась на умеренно поношенной черной кожаной куртке, используемой обычно для загородных прогулок. Сдуру чуть было не вышла из дома с повседневной сумкой, но вовремя опомнилась и взяла вместо нее портфель.

Перед выходом привычно посмотрелась в зеркало и осталась довольна. Настоящий Доцент, блеклая унылая мымра. В метро чуть не заржала в голос, когда парень лет двадцати уступил ей место. Ржать было бы неуместно, это вышло бы за рамки образа. Пришлось церемонно кивнуть и сесть. Вот умора-то!

Выписка пропуска и ритуал прохождения с ним мимо двух бдительных стражников, охранявших вход в святая святых отечественного здравоохранения, заняла почти четверть часа, так что к дверям кабинета, в который ее вызвали, Анна подошла за минуту до назначенного времени.

Пока шла коридорами власти вспомнила Виктора Цоя, горячо обожаемого в бунтарском подростковом возрасте:

Здесь камни похожи на мыло,

А сталь похожа на жесть,

И слабость, как сила,

И правда, как лесть.

И не ясно, где мешок, а где шило,

И не ясно, где обида, а где месть.

И мне не нравится то, что здесь было,

И мне не нравится то, что здесь есть.

Виктор Цой. «Нам с тобой»

Платинововолосая секретарша, недоступная в своем величии, молча кивнула в ответ на «здравствуйте» и указала рукой на ряд свободных стульев, протянувшийся вдоль стены. Анна по собственному почину сняла куртку и шарф, повесила их на напольную вешалку, стоявшую в углу и только после этого села. Словно дожидаясь этого момента, на столе тренькнул один из телефонных аппаратов. По тому, как молниеносно секретарша схватила трубку, Анна поняла, что звонит Хозяйка.

Хозяйка, повелительница судеб и властительница надежд по имени Эмилия Яковлевна, оказалась маленькой, сухопарой («выцветшая телом женщина», писал о таких Иван Гончаров), сильно пожилой и весьма противной на вид особой. Колючий взгляд глубоко посаженных глазок, выпяченная нижняя губа, гордая посадка головы, очки в круглой оправе. Настоящая Бастинда из старого-старого кукольного мультфильма про Изумрудный город. И голос был под стать всему остальному — скрипучий, временами с подвизгом.