– Почему опоздал? Объяснительную записку писать пока не будешь. Опоздал ты, Виталий Иванович, на десять минут. Но мне интересно, почему? Почему ты пришёл позже меня?
Сказать правду, что я вчера кирял и поздно лёг спать? Это не оправдание.
И я сказал правду, но добавил несколько ярких красок, чтобы общая картина не получилась слишком мрачной:
– Жена в отпуске, уехала к маме, в другой город. Обычно она меня будит, а не будильник, а я вчера решил расслабиться, пивка выпил. Проснулся позже, чем обычно, поспешил на работу. Увидел женскую задницу. Хорошую задницу! Пошёл за ней. Минуты через три очнулся – иду не туда…
– Всё ясно, продолжать не стоит… – перебили меня. – Иди, переодевайся…
Я уже выходил из кабинета, когда Фастфуд спросил:
– Хоть познакомился?..
– Зовут Татьяна, – назвал первое пришедшее на ум женское имя.
В складе встретился Володя.
– Директор тебя спрашивал.
– Уже нашёл.
– Всё хорошо?
– Штраф и лёгкий испуг.
– Без вони?
– Чисто. Вчера просто чуть трезвым спать не лёг.
Я получил свой первый выходной день. Рабочая неделя длилась не пять, а семь дней.
Всего сутки, чтобы отдохнуть! Как мало мне надо, оказывается.
В былые времена выходной проходил так: проснулся, позавтракал – стемнело.
Здесь и сейчас ничего не изменилось.
Я пошёл к Геннадию Гофману, в мастерскую. Зашёл в гипермаркет «Магнит». От работы горб, от пива пузо. Я выбрал водку. Самую дешёвую. Закусь.
Гофман был художником. И наркоманом. Рисовал маки, только маки. Нигде не работал. Жил на проданные картины. Иногда ему удавалось продать несколько картин. И он опускался на дно, творчество исчезало в бескрайнем море алых маков.
Когда я к нему зашёл, то сразу утонул в сигаретном дыме – так было накурено в его мастерской. В углу, на кушетке, лежала голая девица, спала. На журнальном столике вместе с палитрой, кисточками и краской стояла открытая бутылка вискаря, алкоголя в ней почти не было. Видимо, картины продавались.
Я дополнил натюрморт, поставил бутылку водки на журнальный столик, выложил закусь.
Гофман сидел в кресле-качалке, укрывшись пледом. Глаза закрыты. Во рту сигарета. Она дымила. Я вытащил сигарету из его губ, затушил в пепельнице. Сел на диван напротив.
Гофман открыл глаза.
– О! Витас! – только и сказал он.
– Творческий процесс? – спросил я и посмотрел на голую девицу. Та не просыпалась.
– Жизнь идёт своим чередом, как видишь.
– А это кто? – я кивнул головой в сторону спящей девушки.
– Лера, кажется. Она считает, что её недостатки это её достоинства. Я так не считаю. Она любит выпить и поспать. Не трогай её.
– Вроде ничего так, даже спящая…
– Я же говорю, это достоинство недостатка… Сам как?
– Работаю. Жена скоро должна приехать из отпуска.
– Ещё не развёлся?
– С чего бы это? Не собираюсь.
– Хм! Я поражаюсь, как ты женился!
– Её тихий омут нравился моим чертям.
– Может, наоборот?
– А это имеет значение?
– Правильно, нет никакого значения. Скоро разведёшься.
– Почему так решил?
– Она тебя имеет, а не ты её.
Я посмотрел на полупустую бутылку вискаря.
– Да, я выпил, Витас, но это правда – не ты её имеешь. Не думай, что я пьяный. Моя мысль очень трезвая. Она бросит тебя при любых обстоятельствах, даже если бросишь пить. Это называется – судьба!
– Лучше бы не философствовал, а работу нашёл.
– Виталя, зачем, а? Я не работаю, но рисую маки, не приношу пользу обществу. Но я не приношу и вреда этому самому обществу. Социум меня не касается. Я не касаюсь его. Я рисую маки, взгляни, – Гофман обвёл рукой стены, где висели картины, – они мне нравятся. Я не могу жить без творческого процесса. Если думаешь, я бездельничаю, то неправильно думаешь, – это и есть творческий процесс. Посмотри, маки имеют алый цвет – это цвет крови и вожделения. Это цвет жизни! А все думают, и ты так думаешь, что я рисую маки, потому что наркоман. Лера тоже так думает. Нет, Виталя, это не так.
Из сказанного я понял, что у каждого своя правда, своя истина. Каждый порождает свой ад, пишет свои стихи, свои картины – живёт своей прозой жизни. Я не исключение.
– Понятно, занимаешься передо мной саморекламой. Знаешь же, я у тебя картин не куплю.
– Современное искусство – это самореклама. А я саморекламой не занимаюсь. Я просто с тобой разговариваю.
Гофман поднялся с кресла-качалки, плед упал на пол. Я увидел голое, тощее тело. Прикрыть свою наготу он не соизволил. Голые мужики мне никогда не нравились.
Из ящика он достал две таблетки. Красную и зелёную.
– Выбирай, – предложил он.
– Есть разница?
– Зелёную проглотишь – улетишь в небеса. Красную проглотишь – улетишь в Космос.
В наркотиках я не разбирался. Как и в искусстве. Мне предстоял выбор.
– А если проглотить и зелёную и красную?
– Увидишь Ад! Не советую.
Я разломил таблетки пополам. Положил на язык половинки той и другой таблетки. Запил остатками вискаря прямо с горла…
– Хитрец, – усмехнулся Гофман и закинул в рот свою долю наркоты. Себе он налил водки.
Я откинулся на спинку дивана. Закурил.
Прошло минут пять.
– Лиза тебя имеет, не ты её, – повторил Гофман.
Я попытался возразить, но мой язык разбух, я им еле ворочал, получилось несвязное бормотание.
– Скоро ты с ней разведёшься…
