Клич - [34]

"…О задержанном нами государственном преступнике Т.Л. Добровольском имею сообщить следующее. Сразу же после ареста он был доставлен в жандармское управление и определен в одиночную камеру. Утром я распорядился доставить его для допроса, во время которого он вел себя вызывающе дерзко, вины не признавал и категорически отказывался назвать имена сообщников. Вследствие этого я вынужден был пригласить господина Кобышева, который сразу же и явился по моему вызову. На мой вопрос, знакомы ли они, государственный преступник пожал плечами и отвернулся к окну. Господин Кобышев был взволнован и, как мне показалось, испуган. "Что же ты, Тимофей? — сказал он. — Мы же были с тобой друзьями". Тогда Добровольский, не произнеся ни звука, встал, взял с моего стола чернильницу и ударил ею г-на Кобышева по голове. Схватившись руками за облитое чернилами лицо, г-н Кобышев упал. В кабинет вошли дежурившие у двери два младших чина и скрутили Добровольскому руки. Затем его вывели. "Запомни, — крикнул он Кобышеву с порога, — запомни, мерзавец, товарищи уже внесли тебя в свой список, и пули тебе все равно не миновать!" Как известно, у этих господ входит в обычай жестоко расправляться с провокаторами. По моему наблюдению, угроза Добровольского произвела на г-на Кобышева сильное действие. Кобышев знал, что один из членов преступного кружка остался на свободе, и понимал, какой опасности отныне подвергается его жизнь. Все мои попытки успокоить его окончились неудачей…

На следующий день во время очередного допроса Т.Л. Добровольский заявил мне протест в связи с грубым обращением и от дальнейших показаний вновь отказался. Я посоветовал ему подумать и отдал приказ отвести в карцер. По дороге государственный преступник оттолкнул сопровождавшего его низшего чина и бросился в лестничный пролет.

Медицинское заключение о смерти г-на Добровольского к сему прилагаю".

16

— Ваша фамилия? — спросил Бибикова жандармский чин с пушистыми, слегка седеющими усами и короткими, как колбаски, пальцами покоящихся на зеленом сукне стола рук.

— Вы только что ознакомились с моими документами, — небрежно ответил Бибиков. — К чему, право, эти формальности?

— Отвечайте по существу, — потребовал чин и постарался сделать строгое лицо, что, однако, было не просто, так как чин только что отобедал, даже выпил немного слабого вина и пребывал в благодушном состоянии человека сытого и вполне довольного собой. К тому же вечером ему предстояло свидание с особой, благосклонности которой он добивался целый месяц, — событие немаловажное, если не вообще решительное в жизни пятидесятилетнего вдовца.

— Ну, если вы настаиваете, — сказал арестованный, — пожалуйста: Степан Орестович Бибиков.

— Так-то лучше, — удовлетворенно отчеканил жандарм и прихлопнул по столу колбасками. — Какого изволите быть происхождения?

— Мой отец дворянин.

— Оч-чень хорошо, — словно бы обрадовался чин и даже улыбнулся заключенному. — Когда родились?

— В сорок шестом году.

— Немолоды, а играете в нихилиста… Простите, вы каких убеждений?

— Объяснитесь.

— Кто вы — социалист, коммуналист или еще как там у вас? — поморщился чин, прислушиваясь к растекающемуся по всему телу приятному теплу. "А отбивные сегодня были хороши", — внезапно подумал он, что было совсем некстати и не имело никакого отношения к допросу.

— Вы меня явно с кем-то путаете, — благодушно отвечал Бибиков.

"Что он, притворяется или в самом деле так глуп?" — прикидывал Степан, внимательно изучая сидящего перед ним человека.

— Да нет уж, я вас ни с кем не путаю, — сухо заметил чин, сделал какую-то пометку в лежащем перед ним листке плотной бумаги — похоже, поставил "галочку" — и удовлетворенно откинулся в кресле, сложив руки на туго обтянутом голубым мундиром животе. — Если вы действительно Степан Орестович Бибиков, дворянин, сорок шестого года рождения, то я вас ни с кем не путаю. К тому же при обыске у вас изъято оружие…

— Это подарок покойного отца, и я не вижу ничего предосудительного в том, что всюду вожу его с собой, — довольно натурально разыгрывая удивление, сказал Бибиков.

— Другого ответа я и не ожидал, — словно бы даже обрадовался чин, пальцами-колбасками ловко поймал на груди невидимую пылинку, вытянул сочные губы трубочкой и сдул ее в пространство обширного кабинета.

Бибиков вздрогнул. Наверное, угрозы и крики менее смутили бы его, нежели этот обыденный и даже нелепый жест скучающего жандарма. "Да ему вовсе и не нужны мои признания, — подумал он. — У него есть нечто, чего вполне достаточно, чтобы преспокойно отправить меня на каторгу".

Чин уловил перемену, происшедшую в арестованном. И тогда он выбросил один из козырей:

— Скажите, господин Бибиков, в каких отношениях вы находились к покойному Александру Ивановичу Герцену? В шестьдесят восьмом году выезжали за границу, якобы на лечение…

— У вас точные сведения, — ответил Бибиков. — Но разве из этого следует, что, будучи за границей, я непременно встречался с Герценом?

— Конечно нет! — воскликнул чин. — Но вы ушли от прямого ответа на мой вопрос.

— С Герценом я не был лично знаком и никогда не встречался, — сказал Бибиков.