Клеймо - [78]

Я насторожилась.

28

– Откуда вы знаете о Кэррике? – спросила я, вновь охваченная подозрением.

Своим инстинктам я больше не доверяла. Может быть, это ловушка с целью заманить, отыскать Кэррика? Сумел же Креван каким-то образом подстроить исчезновение стражей и мистера Берри – а теперь ищет Кэррика? Альфу подослали выудить у меня сведения? Нельзя ей верить, это все, возможно, лишь уловка, чтобы поймать Кэррика, поймать меня. Я уже не такая наивная, как прежде. Наивность – это был мой главный изъян, раз уж мы взялись обличать изъяны. Но теперь глаза у меня открылись, я внимательно присматриваюсь к каждому человеку. И быстро соображаю: нужно быть хитрее, выудить из нее все, что она знает о Кэррике.

– Ты правильно делаешь, что не доверяешь мне, – говорит она. – Это хорошо. Хочешь знать, откуда мне известно о Кэррике? О нем практически не писали, вполне хватило твоей истории, Ангелины Тиндер и Джимми Чайлда, к тому же Трибунал не любит широко оповещать о том, как Порочные с рождения дети ищут своих Заклейменных родителей.

Порочные с рождения? Я стараюсь сдержать эмоции, но чувствую, как сама эта мысль сводит меня с ума, тошнота подкатывает к горлу.

– Ты ведь, конечно, знаешь: этим детям запрещено узнавать о биологических родителях. Их забирают из семьи и воспитывают до совершеннолетия в специальных учреждениях, «корректируют». В 18 лет они выходят из коррекционных интернатов, но, если попытаются разыскивать родителей, если хотя бы допустят такую мысль, их тоже заклеймят. Преданность своей плоти и крови – измена обществу. – Она покачала головой, от негодования у нее вздулись жилы на шее. Даже если это подстава – по крайней мере, гнев искренний, эта тема задевает Альфу за живое.

Стало быть, та аббревиатура после имени Кэррика – ПСР – значит Порочный с рождения. Ребенок Заклейменных родителей. И, как сказано в его деле, он приговорен к Клейму на груди – за измену обществу. С тем, что говорит Альфа, это вполне согласуется, так что в этом я ей поверю, но всецело доверяться не стану.

– Кэррику следовало выждать, прежде чем отправляться на поиски родителей, – говорит Альфа так сердито, словно лично мне адресует упрек, словно это я недосмотрела. – В первые месяцы за выпускниками интерната внимательно следят, не пытаются ли они разыскать биологических родителей, а он сразу кинулся на поиски, как будто хотел попасться… – Голос ее стихает, глаза пристально смотрят на меня, ожидая моей реакции.

Но я не отвечаю, я слишком потрясена – слишком угнетена тем, что узнала о Кэррике. Найти бы его поскорее, обнять, утешить. Как жаль, что я не знала этого тогда, когда мы спали рядом, разделенные только стеклянной стеной. Я думала, он солдат, может быть – дезертир или изменник, совершил что-то ужасное, а он был наказан за детскую любовь. Этот пойманный зверь, расхаживавший в своей клетке с таким видом, словно был готов сражаться против целого мира, всего лишь хотел найти своих родителей, у которых его отняли в младенчестве, потому что они были заклеймены. Теперь, когда я знаю, что Кэррик – сын Заклейменных, это как-то меняет мое отношение к нему?

Да, что-то меняет.

Восемнадцать лет подряд ему непрерывно промывали мозги. Твердили, что его родители – отбросы общества, что ему повезло избавиться от них. Но, едва покинув интернат, он тут же отправился на поиски матери и отца. Он победил: его любовь не сломили. Он оказался даже храбрее, чем я думала. Он действительно воин.

Теперь я понимаю, к чему клонились высказывания Тины, которая именовала его «порченым», и почему судья Креван считал Кэррика «порочным до мозга костей». Действительно, у него не было шансов. Суд над ним – пустая формальность, он заклеймен от рождения и твердо решил сохранить это Клеймо. Возможно, Альфа угадала верно: он умышленно постарался скорее получить Клеймо, стать тем, кем был от рождения, а не тем, в кого его пытались превратить в интернате по заданию Трибунала. Чем больше я об этом думаю, тем большим уважением проникаюсь к Кэррику.

Альфа медленно выдыхает, стараясь овладеть собой.

– Кэррик был обречен с самого начала.

– Да, – грустно подтверждаю я. – Так и есть.

Она снова внимательно присматривается ко мне и угадывает то, к чему я сама только подступаюсь:

– Вы сблизились в тюрьме.

Щеки у меня вспыхнули, я отвернулась. Я чувствовала какую-то связь с Кэрриком с той минуты, как он вошел в камеру и повернулся ко мне спиной. Чувствовала каждое мгновение, когда он был рядом и когда стоял за моей спиной в зале суда. Странно питать такие чувства к совершенно незнакомому человеку, но мы вместе пережили небывалое испытание, и только мы двое – в любой момент, на каждом этапе – до конца понимали, что чувствует в этот момент другой.

– Расскажите про интернат. Он об этом ничего не говорил.

– И неудивительно, – говорит она. – Сами по себе они вовсе не ужасны, скорее напротив, замечательно оборудованные учреждения, обычные школы такой роскоши себе позволить не могут. Государство их содержит, поскольку из интернатов вышли почти все наши прославленные спортсмены, да и некоторые знаменитые ученые. И все же от правды никуда не денешься: этих детей отбирают у родителей и навсегда запрещают их видеть, узнавать о них. Это жестоко, это