Клеймение Красного Дракона. 1937–1939 гг. в БССР - [5]
По источниковой базе для анализа властного дискурса дополнительных объяснений не требуется, так как понятно, почти все документы – это документы, исходящие от властей. Относительно же взгляда «снизу-вверх»: все кампании 1937–1939 гг. сопровождались своего рода мониторингом общественного мнения, докладные о настроениях населения из районов шли в Минск, из Минска в обобщенных сводках в Москву. Такие докладные были, как правило, ориентированы на выделение типичных и распространенных фактов и настроений в обществе, либо были призваны привлечь внимание высшего руководства к форс-мажорным обстоятельствам или явлениям аномального характера. Закономерно, в информации о событиях и настроениях населения объяснения и оценка носили односторонний, заданный сверху характер (все сводилось к враждебной деятельности кулаков, антисоветских, контрреволюционных сил), но сами сводки дают нам возможность услышать голос «маленьких людей», представляют панораму того, что происходило на локальном уровне и, что не менее интересно, как это понималось и интерпретировалось на этом уровне, какие стратегии задействовались в ответ[32]. Эти материалы хоть в некоторой степени позволяют нам «увидеть» и «услышать» тех самых крестьян. Также использовались интервью, воспоминания. К сожалению, документы архива КГБ Беларуси, личные дела всех фигурирующих в данной книге лиц совершенно недоступны.
Обилие сюжетов, к которым пришлось обратиться в ходе попыток разобраться с событиями очень короткого промежутка времени – 1937–1939 гг., – лишали меня возможности твердо придерживаться показавшегося мне вполне логичным здесь хронологического подхода. Тем не менее, структуру книги определяет именно временная последовательность проведения показательных судов в сельском хозяйстве, которая, однако, не соблюдается для других сюжетов, так как их изложение требовало собственной логики.
Эта книга начинается с истории о саботаже всех мероприятий советской власти в отдельных деревнях Лепельского района в 1936–1937 гг., о так называемых лепельских молчальниках-краснодраконовцах. Я несколько раз ездила туда: первый раз во время работы над съемками фильма «Лепельский бунт» для проекта ОНТ «Обратный отсчет» вместе со съемочной группой; второй раз – как руководитель экспедиции Белорусского архива устной истории[33]. Я благодарна организаторам экспедиции – Ирине Кашталян и Павлу Ситнику, а также всем ее участникам за самозабвенный поиск следов тех, кто мог нам что-то рассказать о событиях того времени – это было весьма непросто: мы обошли все деревни, которые фигурировали в архивных документах, однако людей, помнящих хоть что-либо, нашли единицы. Во-первых, на момент экспедиции со времени событий прошло почти 75 лет, а во-вторых, эта история была просто-напросто удалена из памяти: даже дети основных фигурантов того дела (у нас был список 1937 г.) нередко понятия не имели, за что тогда, в 1937 г., были арестованы их родители.
Во время первой поездки я застала еще в живых Скорбо Аксинью Ильиничну[34] – дочь главного фигуранта дела Ильи Жерносека. Был арестован не только сам Илья, но и его жена. Осталось пятеро детей. Троих младших забрали родственники, а сама Аксинья и ее старший брат, им обоим не было еще и десяти лет, остались жить с дедом. О том, как выживали, она рассказывала следующее: купили мышеловку и охотились с братом на кротов, их шкурки сдавали в заготконтору и получали за это какие-то копейки. А еще после уборки урожая собирали на полях оставшиеся на земле зернышки – удавалось собрать даже три мешка. Приусадебного участка не было, скота тоже никакого, это была не жизнь, а в самом прямом смысле выживание двух маленьких детей и старого деда.
У Михно Валентины Карповны также были арестованы мать и отец. Вернулась только мать, но была уже очень больным человеком, жилья не было никакого, долго ютились по чужим людям. В начале 2000-х мы были шокированы условиями жизни Валентины Карповны. Ее жилище мало было похоже на дом, скорее на полуземлянку, настолько он был низкий, крохотный и жалкий, что за все эти годы сюда не смогли даже провести электричество. Местные власти нам объяснили, что предлагали Валентине Карповне другие варианты жилья, но и им, и нам она категорически отвечала: «Я столько лет слонялась без дома, а этот дом наш, мы построили его, когда мама вернулась»[35].
Во время записи интервью с людьми, которые либо сами, либо их родители были репрессированы, нередко очень гнетущее впечатление производят условия их жизни[36]. Как объяснила мне еще одна моя собеседница Зинаида Антоновна Тарасевич, родители которой вернулись в Минск уже после войны из ссылки в Охтаму (куда они были сосланы в 1930 г., а сама она родилась уже там): «Мать не могла понять, как это людям может быть важно лучше одеться, вкуснее поесть, она не понимала этих людей… Люди на Охтаме гибли и ничего этого не видели. А жили мы бульончиком, а бульончик – это вода и картошка плавает в нем. А она не понимала, что лука туда можно добавить и морковку. Питались мы просто страшно. Бывало, отца брат говорил: “А, это вас Охтама испортила”»
