Клетка и жизнь - [7]

Работа в близком контакте с ЮМ воспринималась одновременно как испытание и награда. Иногда я чувствовал себя счастливым, чаще — виноватым, а временами мы с ЮМ даже ругались (обычно из-за моей ужасающей медлительности). В целом я вспоминаю это время с величайшей благодарностью — судьбе вообще и Юрию Марковичу как ее человеческому воплощению. Передать это ощущение благодарности было моей главной целью.

Для истории: обстановка и атмосфера

Книжку про цитоскелет мы начали писать на коммунистическом субботнике. Сотрудников Онкоцентра в очередной раз отправили убирать какой-то строительный мусор около здания (до странности напоминавшего Вавилонскую башню Брейгеля), где расположился новый Институт клинической онкологии. Помнится, глядя на эту стройку коммунизма, наш мрачный техник на электронном микроскопе, Игорь, сетовал: «Да… пару истребителей мы здесь оставили». Субботник был не из самых парадных, и Юрий Маркович вообще-то мог и не приходить (я не помню других профессоров на этом мероприятии). Но Васильев предпочитал быть с народом. Напомню, что в одежде преобладали, как обычно в таких случаях, немаркие старые куртки и попадались ватники. Присутствие Васильева не осталось незамеченным. Подбежал сотрудник, фамилию которого я честно забыл и которого Васильев называл не иначе как «этот голубой идиот» (не из-за его сексуальной ориентации, а из-за не соответствующей возрасту наивности), восклицая: «Как… Юрий Маркович! Зачем вы тут?.. Ваше время надо беречь!» (дыханье перестройки уже чувствовалось). Васильев тему не поддержал и, не обращая внимания на непонятно к кому обращенные крики уже убегавшего сотрудника: «Его надо беречь! Берегите его, берегите его!», повернулся ко мне. «Саша, я получил из Plenum Press предложение написать книгу. Вдвоем будет веселее. Вы согласны?» Я согласился до того, как он окончил фразу.

Импринтинг

Я впервые увидел Васильева, когда пришел по объявлению на Семинар по биологии клетки, на который почему-то приглашались и студенты мехмата МГУ То, что я обратил внимание на эту маленькую бумажку, небрежно прикнопленную к доске на 12-м или 14-м этаже Главного здания МГУ (мне кажется, она была даже написана от руки), оказалось, как понятно сейчас, решающим моментом в моей жизни. Это была осень 1965 года, и я только что поступил на мехмат.

Поступить-то я поступил, но как-то не вполне осознал, что мне с этим делать. Начитавшись в детстве научно-популярных книжек (в числе которых на почетном месте были «Охотники за микробами» Поля де Крюи), а также мечтая разобраться в причинах старения, я твердо знал, что заниматься я должен биологией. Но, конечно, о том, чтобы идти на биофак, не могло быть и речи. Учить ботанику и зоологию? Да и лысенковскую «Мичуринскую биологию» официально отменили всего год назад (в 1964-м, после падения Хрущева). Нет, биофак отпадал. Главной наукой в 60-е годы, как известно, была физика. Поэтому я намеревался идти на физфак, чтобы потом поступить на таинственную и от этого особенно привлекательную кафедру биофизики. Умные люди меня отговаривали, справедливо указывая, что на физфак евреев даже с золотой медалью не берут. Особенно мой преподаватель (А. А. Рывкин), у которого, готовясь к поступлению, я брал уроки математики, говорил мне в конце почти каждого занятия: «Все еще хотите на физфак? Не надо вам туда, на мехмат идите!» На мехмат тогда евреев принимали, хотя еще через два года это упущение будет с лихвой скомпенсировано. Но в 1965-м еще был шанс, и в последний день подачи документов я дрогнул и отнес их на мехмат, утешая себя тем, что буду заниматься «математической биологией» и «кибернетикой», о блестящих успехах которых читал в тех же научно-популярных книжках.

Главной приманкой для студентов мехмата была, конечно, последняя строчка объявления: «Занятие проводит И. М. Гельфанд». Не помню, упоминался ли Васильев вообще в этом тексте. И действительно, Израиль Моисеевич появился (я увидел его тогда впервые, как и Васильева), но говорил очень коротко, и почти сразу передал слово довольно молодому человеку — ЮМ было тогда 37, — который начал с того, что надеется: на следующее занятие придет вдвое меньше народу. (Аудитория на биофаке, где это происходило, действительно была полна под завязку). «Не надейся, Юра, ты хорошо рассказываешь», — сказал Гельфанд, и Васильев начал лекцию. Я, как, наверное, и многие другие, кто там был, ее запомнил. Там было про недавно появившиеся работы Арона Москоны, чикагского профессора (я потом узнал, что он родом из Хайфы), о том, как клетки избирательно объединяются друг с другом. Оказывается, можно разделить эмбриональные ткани на отдельные клетки, но если потом смешать клетки разных тканей, то они отсортируются друг от друга и образуют ясно различимые между собой группы, воспроизводящие структуры исходных тканей. Это было удивительно тогда и, хотя за прошедшие 55 лет кое-что стало понятно, продолжает оставаться удивительным и актуальным и сейчас. Читатели, причастные к биологии, конечно, распознают в москоновских клеточных агрегатах прямых предшественников того, что сейчас называют органоидами (очень модный объект многих современных исследований). Васильев в своих научных вкусах и предпочтениях обладал даром смотреть далеко вперед. Так что тема была интересная, и он действительно очень хорошо рассказывал («просто, как только возможно, но не проще»). Но дело было не только в этом.