Клетка и жизнь - [13]

Кроме такого, в общем, безобидного чтения, у Васильева были заветные английские книжки, которые были тогда политически небезопасны. В первую очередь, это, конечно, Джордж Оруэлл — Animal Farm и «1984», великие произведения, несомненно, сильно повлиявшие на него. Но тут, пожалуй, я остановлюсь. Я понимаю, что несколько увлекся и перегрузил этот текст относительно мелкими подробностями, но мне они дороги и помогают помнить Юрия Марковича.

Литературный процесс

Чтобы не обманывать ожиданий, опишу, как технически мы работали вместе. Скажу сразу, весь текст был написан Юрием Марковичем. После того, как мы написали план, моей функцией было подбирать литературу к соответствующим главам. Компьютеров, напомню, тогда еще не было. В кабинет Юрия Марковича я входил, нагруженный большой стопкой журналов из институтской библиотеки и копиями статей, сделанными в Библиотеке Ленина. Часто приходилось копировать и журналы из библиотеки Онкоцентра, поскольку домой их уносить не разрешалось. Это делалось в режимном копировальном отделе, за железной дверью, куда простым сотрудникам вроде меня вход был воспрещен. Но помогал лабораторный спирт.

Вооруженный журналами с закладками в нужных местах, я рассказывал ЮМ, что прочитал. Разумеется, это был не доклад, а разговор; ЮМ часто меня останавливал, выяснял детали, мы вместе обсуждали прочитанное. В отличие от предыдущих книг Васильева, посвященных в значительной степени изложению его собственных исследований, «Цитоскелет» был задуман как продвинутый, но все же учебник. Поэтому нам пришлось выучить какие-то новые вещи, что было, конечно, одной из важных мотиваций для всего этого предприятия. Никто не мог сравниться с ЮМ в умении выхватывать из литературы самое важное, свежее, современное и отсеивать банальное и предсказуемое.

Но настоящее чудо происходило через день-два, когда Юрий Маркович приносил кусок текста, написанный на кристально-ясном английском, который суммировал и объяснял будущим читателям все, что мы обсуждали. Из этих кусков книга постепенно и возникала. Конечно, порой приходилось кое-что переписывать; я в этом процессе играл роль зануды, следящего за тем, чтобы ничего не было упущено, и старающегося втиснуть как можно больше материала. Но Васильев гораздо лучше меня видел целое и отличал важное от второстепенного. Написанные им куски как-то легко и ловко складывались в связный, понятный и интересный рассказ.

Конечно, нужны были иллюстрации, и за это отвечал я, рассылая множество писем разным ученым с просьбой прислать опубликованные и неопубликованные научные фотографии на соответствующую тему, а также рисуя (тушью на бумаге!) многочисленные рисунки и схемы. Удивительно, все, кому мы писали, отозвались и прислали свои материалы (я думаю, имя Васильева здесь сработало). Только один изо всех потребовал денег (какую-то маленькую сумму, но в долларах, которых у нас не было), и мы с возмущением его отвергли, тем более, что картинки Свиткиной были не хуже. Мои же рисунки, которые я делал с раздражавшей ЮМ медлительностью, один из рецензентов потом квалифицировал как idiosyncratic, что, как я теперь понимаю, было сомнительным комплиментом. Так или иначе, иллюстраций оказалось много, и Васильев говорил, что книга теперь напоминает ему Остромирово Евангелие.

Всему на свете приходит конец, и этот процесс, который длился примерно год, тоже подошел к завершению. На последней стадии, когда мое стремление к совершенству в сочетании с жуткой медлительностью стали серьезно срывать предложенный издательством график, Юрий Маркович провел со мной нечто вроде сеанса психотерапии: позвал домой, накормил ужином и поговорил за жизнь, стараясь простимулировать мою угасающую работоспособность. Как ни странно, это возымело действие и хоть с трудом и страданием, но рукопись была завершена в срок. Дальше надо было этот внушительных размеров манускрипт отослать за границу, и делать это приходилось через небезызвестный ВААП (Всесоюзное Агентство по охране авторских прав). Несмотря на перестройку, как раз в этот момент произошел внезапный всплеск бдительности, который серьезно затруднил процедуру (и без того достаточно кафкианскую). В чем там было дело, вспомнить невозможно, но мои частые визиты в ВААП всегда с коробкой шоколада для очередной секретарши помню хорошо. Юрий Маркович в это время куда-то звонил, пытаясь найти какие-то дырки в этой густой, хотя уже подгнившей, бюрократической сети. Постепенно и эта последняя преграда была преодолена, хотя до последнего момента не верилось, что это когда-нибудь произойдет.

Потом был довольно долгий перерыв, в течение которого мы ничего не знали о судьбе рукописи. Но вдруг все заработало и начались маленькие радости: чтение корректуры, составление алфавитного указателя (без компьютера) и присылка первых десяти авторских экземпляров в блестящих ярко-красных переплетах. Не буду распространяться о приятности получения скромного гонорара чеками «Березки» и последующего посещения валютного магазина: кто помнит, тот поймет. И опять все было тихо, но в один прекрасный день пришел журнал