Клещ - [4]

За обѣдомъ Шурочка ни минуты не оставалась покойною: передвигала стоявшія передъ нею рюмки, тянулась за хлѣбомъ или горчицей, стучала вилкой, и наконецъ подняла какую-то возню съ сидѣвшимъ подлѣ нея Родіономъ Андреевичемъ, выдергивая у него салфетку, какъ только онъ закладывалъ конецъ ея подъ подбородокъ. Родіону Андреевичу это нравилось, и онъ подливалъ Шурочкѣ вина, а она, отгубивъ, переливала въ его стаканъ.

– Не боитесь, что я ваши мысли узнаю? – спросилъ онъ.

– О, мои мысли прозрачны какъ шампанское, – отвѣтила Шурочка.

– И такъ же играютъ? – продолжалъ Гончуковъ.

Шурочка передернулась всѣмъ тѣломъ, точно ее защекотали.

– Я васъ въ уголъ поставлю, – сказала она. Родіонъ Андреевичъ добродушно хихикнулъ, и выпилъ залпомъ цѣлый стаканчикъ шампанскаго.

«Ртуть, дѣйствительно ртуть», подумалъ онъ. Послѣ обѣда всѣ перешли въ просторный кабинетъ хозяина, куда подали кофе и ликеры. Наталья Семеновна, немножко отяжелѣвшая отъ выпитаго вина, забралась на огромное кресло въ углу, и опустила покрытыя мелкими морщинками вѣки. Шурочка присѣла къ піанино, и срывала съ клавишей короткіе аккорды.

Рохлинъ, держа въ рукѣ рюмочку съ ликеромъ и прихлебывая изъ нея, наклонился къ самому уху Гончукова и спросилъ вполголоса:

– У васъ есть какія-нибудь кабинетныя фотографіи?

– Какъ? – переспросилъ, не понявъ его, Родіонъ Андреевичъ.

– Ну, какія-нибудь этакія… знаете? Я бы пересмотрелъ потихоньку отъ дамъ, – объяснилъ Александръ Ильичъ.

Гончуковъ невольно бросилъ на него боковой взглядъ: онъ никакъ не ожидалъ отъ него этого.

– Нѣтъ, я не держу, отвѣтилъ онъ.

– Жаль; я люблю, – произнесъ Рохлинъ, и подмигнулъ Родіону Андреевичу съ такимъ выраженіемъ, которое еще болѣе удивило послѣдняго.

V

Подосеновъ раскрылъ оба ящика сигаръ, стоявшіе на столѣ, внимательно осмотрѣлъ ихъ, и выбравъ сортъ подороже, предложилъ Рохлину.

– А теперь, господа, вамъ слѣдовало бы переговорить о томъ дѣлѣ… помнишь, я тебѣ намекалъ уже? – повернулся онъ къ Гончукову. – Вы оба какъ разъ другъ другу нужны: у одного праздные милліоны, съ которыми онъ не знаетъ что дѣлать, а у другого геніальная идея общеполезнаго предпріятія.

– Ну, ужъ и геніальная! – скромно возразилъ Рохлинъ. – Просто, я изучалъ этотъ вопросъ, и идея представилась мнѣ, какъ неотразимый выводъ изъ всего, что дало изученіе. Вотъ въ чемъ штука…

И Рохлинъ, опустившись на диванъ подлѣ Гончукова, принялся быстро и отчетливо объяснять ему свою «идею». Она заключалась въ сооруженіи цѣлой сѣти такихъ домовъ-дачъ, которые были бы одинаково приспособлены какъ для зимняго, такъ и для летняго помѣщенія небогатыхъ семействъ. Для этого предполагалось скупить большіе участки земли на Петербургской сторонѣ и за Нарвской заставой, и выстроить зданія съ широкими террасами во всѣхъ этажахъ, обращаемыми на лѣто въ цвѣтники, съ садами и садиками, и даже съ огородами, гдѣ каждый жилецъ могъ бы копать и засаживать грядки.

Такимъ образомъ, разрѣшались бы оба тяготѣющіе надъ небогатымъ населеніемъ вопроса: квартирный и дачный. Все дѣло предполагалось организовать такъ, чтобы оно совмѣщало въ себѣ стороны коммерческую и филантропическую: оно должно давать хорошій, вѣрный доходъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ быть благодѣяніемъ для общества. Складочный капиталъ дѣлился на мелкія акціи, по 50 рублей, съ цѣлью привлечь людей съ ограниченными средствами, и по преимуществу среди самихъ обитателей домовъ-дачъ.

– Вся штука въ томъ, что изучая это дѣло, я пришелъ къ неоспоримому выводу: задача разрѣшается только соединеніемъ обоихъ вопросовъ, зимняго и лѣтняго, – объяснялъ Рохлинъ. – Порознь они неразрѣшимы. Устройте дешевыя квартиры въ городѣ – останутся раззорительные переѣзды на дачи; устройте дешевыя дачи – вы не избѣгнете неудобствъ, сопряженныхъ съ двойнымъ хозяйствомъ. Только моя идея рѣшаетъ все однимъ разомъ.

Подосеновъ при этихъ словахъ захлопалъ въ ладоши.

– Такъ какъ же послѣ этого не назвать идею геніальною! – воскликнулъ онъ. – Ты, Александръ, скроменъ, какъ всѣ великіе люди.

Рохлинъ улыбался и потиралъ руки.

– Что ты скажешь, братецъ? – произнесъ Подосеновъ, слегка ударяя Гончукова по плечу.

Родіонъ Андреевичъ задумчиво повелъ носомъ и усами.

– Идея симпатичная… очень симпатичная, – произнесъ онъ, впрочемъ довольно равнодушнымъ тономъ.

– Тутъ, голубчикъ, мало сказать: симпатичная, – укоризненно замѣтилъ Подосеновъ. – Это, братецъ ты мой, XX вѣкомъ пахнетъ. За такое дѣло памятники ставятъ, какъ благодѣтелю человѣчества.

– Ну, зачѣмъ памятники, – скромно возразилъ Рохлинъ. – Я не самолюбивъ. Я вижу, что дѣло дѣйствительно общеполезное, и мечтаю только о томъ, чтобъ осуществить его. Вотъ это и будетъ мнѣ памятникъ.

– И оно осуществится, оно несомненно осуществится, – воскликнулъ Подосеновъ.

– Да что, перейдемъ прямо къ дѣлу. У меня гдѣ-то тамъ есть капиталецъ, про черный день, тысяченокъ десять, и я все это пускаю въ твое дѣло. Бери листъ бумаги и перо, я подписываюсь на двѣсти акцій. Пусть я буду первымъ акціонеромъ. А вторымъ будетъ Родіонъ. Ты, душа моя, на сколько акцій подпишешься? – быстро обернулся онъ къ Гончукову.

Родіонъ Андреевичъ, не ожидавшій такого внезапнаго натиска, поморщился.