Клео. Как одна кошка спасла целую семью - [8]

Некоторые люди, которым приходилось получать жуткие известия, рассказывают, что не сразу могли в них поверить. Возможно, дело в том, что Стив говорил очень коротко и просто, но его слова вколачивались мне в голову, как гвозди. Мой разум словно разделился на несколько отсеков. Откуда-то сверху, с высоты потолка, я наблюдала за тем, как я внизу рыдаю и кричу. Голова просто раскалывалась. Я готова была биться ею о стеклянную дверь в прихожей Джесси, только бы боль утихла.

Но в то же время я отметила несообразность ситуации. Ведь я пришла к Джесси, чтобы поддержать и подбодрить ее. А вместо этого она, в белой ночной рубашке, пытается успокоить меня. Джесси, которой приходилось работать медсестрой, быстро начала действовать. Она позвонила в больницу, в отделение «скорой помощи». Когда она переспросила: «По дороге?», я сумела сопоставить происходящее и догадаться, о чем идет речь: Сэм был доставлен в больницу мертвым. Скончался по дороге. Окаменев от полученного подтверждения, Джесси медленно положила трубку.

Я рыдала и металась, не в силах справиться с горем. Это просто невозможно, не настолько прочно человеческое существо, чтобы выдержать такую боль и не сломаться. Жизнь была кончена. Время сжалось, как пружина. Мы ждали приезда Стива и Роба. Отказавшись от чая и спиртного, я уставилась невидящим взглядом в окно и слушала мычание, раздававшееся из моего горла. Часть разума удивлялась тому, какой странный шум издает мое тело, и тому, что он не умолкает, а продолжает звучать монотонно и бесконечно, словно где-то бубнит чтец.

Мне хотелось собраться до приезда Роба. Бедному малышу и так досталось сегодня. Но мозг и тело отказывались подчиняться. Я превратилась в рычащее животное. Прошло минут двадцать, пока Стив и Роб появились в прихожей Джесси. Мне показалось, что прошло двадцать лет.

Они материализовались, как два призрака. Убитый горем мужчина, сгорбившийся, как будто его ударили в солнечное сплетение, держал за руку измученного ребенка. Подобные лица и позы мне доводилось видеть раньше, на фотографиях беженцев или жертв военных действий. Стив был бледный как полотно, с пустыми, как у мраморной статуи, глазами. Роб, казалось, стал еще меньше, он весь сжался. Я заглянула ему в лицо, оно было безучастным, замкнутым. Опустившись на колени, я крепко обняла сына, оставшегося в живых, пытаясь представить, какие страшные мысли сейчас витают у него в голове. Только что он видел, как погиб его брат. Оправится ли он когда-нибудь от этого удара?

Вцепившись в сынишку, я снова заплакала навзрыд. Все тело содрогалось. Я так крепко обхватила Роба, что, кажется, испугала. Изогнувшись, он высвободился из моих объятий. Я попыталась взять себя в руки, перестала плакать и спросила Роба, как все произошло. Он сказал, что пытался остановить Сэма, когда тот решил перебежать дорогу, крикнул, что нужно ждать на тротуаре, пока автобус не отъедет. Но Сэм его не слушал. Последнее, что он сказал Робу, было: «Тихо ты».

Сэм лежал на дороге, как ковбой, сказал Роб, с красным шнурком на подбородке. Я не сразу сообразила, о каком красном шнурке он говорит и при чем тут ковбои. Детское воображение восприняло все увиденное как сцену из фильма-вестерна. Сэм предстал в образе Джона Уэйна, упавшего навзничь после перестрелки, с гримом на подбородке. Мне раньше и в голову не приходило, до чего детское восприятие смерти отличается от нашего.

Когда мы, подавленные, уселись в машину, Роб спросил, можно ли ему будет взять себе часы с Суперменом. Просьба меня шокировала, но, в конце концов, что взять с шестилетнего ребенка.

Дорожное полотно блестело под колесами, как лакричный леденец. Дома улетали назад под немыслимыми углами, как пьяные. Я ненавидела этот городишко, его холмы и кривые улицы. Все здесь было уродливым, грубым, на грани разложения. Меня страшила мысль о возвращении домой, о том, что предстоит увидеть наш зигзаг, взглянуть на вещи Сэма. Но больше нам некуда было податься.

Когда Стив спросил, не хочу ли я посмотреть на то место у пешеходного мостика, я стукнулась лбом об окно машины и снова разрыдалась. Никогда я и близко не подойду к этому месту. Тогда он повел машину кружным путем. Там еще могли стоять зеваки и, качая головами, рассматривать пятна на мостовой.

Из моей глотки, как языки пламени, вырывались обвинения. Я кричала на Стива, требуя объяснить, как ему могло прийти в голову отпустить ребят к ветеринару одних. Он был занят, готовил лимонный торт с безе, ответил он. Свирепая, как дикий зверь, я обвинила его в том, что лимонные торты ему дороже собственных сыновей. Другая часть моего мозга, которой лучше удавалось сохранять невозмутимость, понимала, что я жестока и несправедлива.

Стив принял обвинения без возражений, которые были бы вполне уместны, только напомнил, что до ветеринарной клиники рукой подать — пешком вниз по холму. Еще он напомнил, что мальчики знали правила перехода через дорогу, только ведь Сэма было не удержать, если что-то взбредет ему в голову. И мы оба знали, как Сэм относится — относился — к животным. Обвинять Стива было просто недостойно.