Клен ты мой опавший - [4]
А в кругу горячатся танцующие пары. Топочут солдатские сапоги на дощатом полу. Туфельки на сбитых каблуках легко летают, рвутся от земли, будто и их страсть разбирает.
Млеет в истоме девица, чуть ли не задушившая в своих объятиях гармониста.
Румянятся женские щеки, туманятся взоры и, как мертвые пятна, плывут хороводом лица зрителей, тех, кому не досталось пары.
За стеной барака, откуда доносятся звуки гармони, пристроилась в ложбинке, за ломкими стеблями сухого бурьяна пара — солдат с девицей. Солдат уже сделал свое дело и, стоя на коленях, подпоясывает свою гимнастерку. При этом тихо насвистывает, скрывая смущение. А она все еще лежит, не шевелясь и бессильно раскинув заголенные ноги, молочно белеющие в потемках, словно никак не очнется от перепавшего на ее бабью долю мимолетного счастья. .
Солдат поднялся на ноги, счищая с колен приставший сор.
— Уходишь? — тихо спрашивает она, не разлепляя век.
— А чего поделаешь? — неловко оправдывается парень. — Мы — люди казенные.
— Куда спешишь? Еще и паровоз-то не гудел.
— Никак по второму разу желаешь?
— Да кто ж откажется? — улыбается она с закрытыми глазами. — Только не для себя прошу. Мы тут с подружкой, она за кустом дожидается.
Солдат прищурился на ближайший куст. Оттуда, из-за редких ветвей, чуть не плача от стыда, робко выглядывает курносое лицо. Встретив сытый, утомленный взгляд солдата, девушка отвернулась, потупясь, дрогнула плечами.
— Задача… — безо всякой насмешки почесал затылок солдат. — И то правда, паровоз не гудел.
И музыка, и топот ног доносятся сюда, в пустую комнату Клавы, где на ее койке сидит приунывший Вася, уставший ждать, но не решаясь уйти.
Приоткрыв дверь, заглядывает в комнату невысокая и худая, как подросток, девушка, хочет выпить из бачка, но видит Васю и застывает с приоткрытым в недоумении ртом.
Девушка. Там кавалеров на части рвут, а он тут сидит, прохлаждается…
Вася. Вы тоже не танцуете, сюда вот пришли…
Д е в у ш к а. Я? Там красивым ничего не перепадает, так куда уж мне соваться… Стоять да облизываться… (Смотрит на него доверчиво и вздыхает в простоте душевной.) Вот беда-то, вот беда. Всех мальчишек подчистую на фронт угнали. Одни девки повсюду да вдовы. А мне… весь век в девках пропадать. На меня и без войны никто не зарился. А сейчас нас таких на копейку — десяток. Да и то покупателя нет. (Она подходит к Васе, долго, словно на призрак, смотрит на него.) Можно… я посижу рядом?.. Тихо посижу.
Вася (поспешно подвигаясь на Клавиной койке). Садитесь, садитесь… (И спохватывается.) Нет уж, не на койку, на табурет садитесь… Клава придет, а мы на ее койке… Неудобно как-то…
Она сидит против Васи на табурете, по-детски скрестив ноги и пальцами теребя конец косы, перекинутой через плечо на грудь. Смотрит Васе в глаза, не отрываясь.
Девушка. Вы песни петь умеете?
Вася. Смотря какие…
Девушка. Ну, вот эту… Я начну, а вы поддержите… У нас получится.
И она затягивает песню звучным, чистым голосом:
Позарастали стежки-дорожки, Где проходили милого ножки.
Позарастали мохом-травою, Там, где гуляли, милый, с тобою.
Вася явно любуется ее вдруг похорошевшим лицом, а она поет, словно жалуясь ему на свою судьбу:
Мы обнимались, мы целовались. Помнить друг друга мы обещались, Но с той поры…
Долгий паровозный гудок врывается в открытое окно, и Вася вскакивает с места. Песня обрывается. Вася направляется к дверям, останавливается, как бы прощаясь, обводит глазами комнату, задерживается на Клавиной койке.
Вася. Эшелон уходит. Скажите Клаве… заходил, мол, один знакомый, хотел попрощаться… да не получилось.
Девушка (встает, подходит к нему). А со мной не попрощаетесь?.. Я тоже живой человек.
Вася. Конечно… Будьте счастливы.
Девушка. Не так. На прощанье целуются… Можно я вас поцелую?
Вася. Почему же нет? Только мне некогда…
Девушка (обняла его за шею, встала на носки, коснулась губами его губ). А теперь вы меня поцелуйте.
Вася (смущенно рассмеявшись, неуклюже чмокнул ее в обе щеки). Всего хорошего… Спасибо за песню.
И выбежал из комнаты навстречу нескончаемым заунывным гудкам паровоза.
Из бараков выходили солдаты с девушками в обнимку, а кое-кто выползал из кустов, стряхивая с брюк землю, и девушки, стыдливо оправляя платье, спешили за ними, чтобы проводить до эшелона.
Вася брел один по темной улочке, ориентируясь по гудкам паровоза. Увидел в канаве торчащую дощечку с четырьмя колесиками, подошел ближе. В канаве спал безногий инвалид, который пел на базаре. В траве валялись мандолина и порожняя бутылка из-под водки. И в ушах Васи снова зазвучала песня, тоскливая и печальная, отчего защемило сердце и захотелось плакать.
А паровозные гудки, не умолкая, звали, и он заторопился и скоро совсем растаял в темноте.
Та же пустынная станция. На путях уже давно нет эшелона. Сиротливо поблескивают рельсы, пропадая в зыбкой дали. Сухой ветер треплет на стене вокзала полинявший плакат «Все для фронта, все для победы!»
