Клаудиа, или Дети Испании - [35]

Педро суеверно дотронулся до обрывка желтой камки, который носил теперь обернутым вокруг шеи, и решительным шагом отправился в Мурнету.

Продать нескольких, оставшихся от когда-то славной отары овец ему не составило особого труда — на рыночной площади в Барселоне их тут же купил какой-то крестьянин за тридцать реалов. Таких денег Педро не держал в руках сроду и теперь даже посчитал себя богачом. И, хотя его мучило ощущение, будто он обокрал дона Рамиреса, мальчик все же успокоил себя тем, что непременно спасет его дочь, а когда-нибудь потом, все равно вернет хозяину эти деньги. На пять реалов он сразу же купил дорожный мешок, боту — бурдюк из козлиной кожи, настоящую охотничью шапку и новый плащ. Без плаща в коварном испанском климате, когда днем — жара, а ночью — пронзительный холод, обойтись невозможно. В отношении же мула и навахи он очень надеялся на помощь Локвакса. Поэтому, придя в хибару, Педро дал своему единственному другу пятнадцать реалов, и через день у шаткой изгороди уже стоял крепкий мул, а на столе лежала наваха — да не новенькая глупышка, не ведавшая запаха крови, а настоящая, наваррская, явно уже отправившая на тот свет немало негодяев и простаков.

Горшечник выслушал окончательное и бесповоротное решение мальчика и, пристукивая об пол деревянными кругляшами, которыми отталкивался при передвижениях, сказал.

— Глуп, ты, братец, как я вижу. Сам в петлю лезешь. Впрочем, может быть, ты и прав. Вот так и было в тот раз, когда мы под командованием самого Фридриха, великого прусского полководца, пошли в атаку на русские полки. Железный Фриц тогда уже завоевал пол-Европы, а уж как умело он это делал, скажу я тебе! С полным, так сказать, знанием и пониманием всей мировой тактики и стратегии! Помнится, был у него излюбленный военный маневр — косая атака. Никто не мог устоять! Это, парень, я скажу, не фунт табаку. Неожиданно всеми силами бьешь врага по одному флангу, поди-ка удержи. Трах-тарарах, фланг сминается, линия рушится, центр вынужден отступать и… тут уже никто ничего не может поделать, только давай Бог ноги. Эту тактику придумал еще какой-то греческий известный полководец по прозванию Ипаминанад, так, кажется называл его сержант Рамирес.

Так вот, сражение началось, линия на линию, ни туда, ни сюда, русские стоят крепко. Но тут Фриц как задаст им косую атаку по левому флангу, и пошел теснить. Эти русские черти держались-держались, да куда там против десятикратного перевеса, смяли мы их левый фланг, и тут пошло дело. Сам понимаешь, обход, угроза тылу и все такое… по всем военным стратегиям надо немедленно отходить. А уж когда войска начинают отходить, тут, если не ослаблять натиска, недалеко и до бегства, бросай оружие. А когда начинается такое бегство, я тебе, парень, прямо скажу, спасения уже никому нет. Ты стой до конца, бейся лицом к врагу и тогда, возможно, еще и выживешь. А если ты повернул спину, все, пиши пропало. Это уж, поверь мне, старому вояке, я на своей шкуре не раз испытывал. Не потому, что показывал врагу спину — меня бы теперь тогда и в живых не было! — а потому что видел, как другие гибли при таком бегстве целыми тысячами. — Педро, не ожидавший такого обильного многословия в этот час, все же стоял и терпеливо ждал, пока старик договорит. Он понимал, что они прощаются теперь надолго, а, возможно, и навсегда. Поэтому и старому одинокому Локваксу хотелось как можно дальше оттянуть этот миг разлуки. — Так вот, мы уже были готовы праздновать победу, а эти русские черти, ты только послушай, не побежали, а наоборот, как вдарили в штыковую. Что им тебе десятикратное преимущество, плевать! Орут и прут, прут и орут! Ну, тут по первой пруссаки даже и растерялись. Они ведь, дьяволы, вроде и неплохие вояки, но больно уж дисциплину чтут. Чуть что не по заведенному обыкновению, так теряются и не знают, что делать. Благо там наша испанская рота оказалась, мы тогда удержали эту русскую контратаку. Конечно, одной ротой много не сделаешь, но главное — сдержать первый натиск. Да сейчас, сейчас, — все же заметив нетерпение в глазах Педро, сказал Локвакс. — Сейчас доскажу главное. Дело тогда было жаркое. Целый день мы все пытались их опрокинуть. Давим и давим, а они штыковую за штыковой и, в конце концов, опрокинули черти Фрица и разбили всю армию. Пруссаки проклятые не выдержали — побежали все-таки! Так вот что, дорогой мой Педро, скажу тебе на прощание: стой всегда к врагу лицом и никогда не сдавайся, как бы жарко ни было. Я вот в том деле хоть и ноги потерял, да живу. И еще вот что, — вдруг прекратил поток красноречия старый вояка и, взяв лист платана, разломил его надвое. — Возьми-ка на память о старике. Быть может, когда еще и свидимся.

Педро бережно взял из рук старика вторую половинку листка и, не сказав больше ни слова, они отвернулись друг от друга и разошлись в разные стороны.

Больше в Бадалоне Педро Сьерпесу делать было нечего.

Его путь вновь лежал на север, к отрогам Маладеты, где среди гор приютилось немало монастырей, которые в отличие от подобных мест на равнине, действительно были закрыты от всего мира и его соблазнов. Почему-то Педро казалось, что кура Челестино непременно упрятал Клаудиу именно в такой монастырь. Ведомый огнем, не утихавшим в его груди, он ехал, избегая людных поселков и лишь изредка позволяя себе ночевать в вентах — бедных постоялых дворах, со скудной едой, двумя соломенными тюфяками и множеством блох. Он слушал сплетни на площадях, вникал в разговоры аррьеро