Классная Америка - [9]

Так вот, как, вы думаете, должен чувствовать себя учитель, к которому обращаются ученики, а он не понимает вопроса? Очень часто они просто спрашивают разрешения что-нибудь сделать: сходить в туалет, поточить карандаш, взять какой-нибудь предмет, пересесть к другому ученику и т. д. В первые дни смысл вопросов мне был непонятен, и передо мной стояла дилемма — разрешить или нет. Разрешать все нельзя. Запретить все — тоже. Помню, что в самом начале, пока я не научился распознавать смысл вопроса, разрешал и запрещал через раз.

Еще я мучился из-за того, что не мог должным образом пожурить за плохое поведение. Вначале ученики никак не реагировали на мои замечания, и я не мог понять — почему. Оказалось, что для общения со студентами существует специальный язык: конкретные слова и фразы используемые исключительно в классе. Их невозможно найти ни в каких словарях и учебниках английского языка, тем не менее, именно эти и только эти фразеологические выражения используются учителями. Но что самое главное, эти фразы очень четко улавливаются и понимаются учениками. Они привыкли их слышать с самого первого класса. Та же мысль, сказанная другими словами, не оказывает на них никакого действия. Причем важны даже не только сами слова, сколько интонация, с которой данная фраза сказана. Чтобы было понятнее, о чем идет речь, представьте себе, что вместо привычного "Сидеть!" вы говорите собаке: "Шарик, я тебя очень прошу, будь умницей и не сходи со своего места". Не стоит рассчитывать, что Шарик вас послушает.

Когда я стал использовать услышанные мною от других учителей привычные для учеников фразы, их реакция на мои замечания разительно изменилась.

Но основные мои проблемы были связаны отнюдь не с языком. Худо-бедно дети начинали меня понимать, и я сам понимал их с каждым днем все лучше и лучше. Основная трудность была в том, что мы не знали, как управлять этими детьми. Нам никто не рассказал и не показывал этого, несмотря на все наши настойчивые просьбы. Все мои русские коллеги испытывали одинаковый шок и стресс, включая тех, кто прекрасно знал английский. Наш российский педагогический опыт абсолютно не срабатывал в американских условиях. Более того, я заметил, что чем богаче был российский опыт, тем труднее приходилось моим коллегам. Так, например, Лариса Евгеньевна — заслуженный педагог с двадцатилетним стажем, ревела чуть ли не каждый день.

Наша беда была в том, что мы не имели никакого представления о том, что такое американская школа. Я и мои коллеги пробовали действовать, опираясь на российский опыт, на наши понятия о том, что хорошо и что плохо. Мы питались применить к ученикам известные нам российские способы воздействия, которые, как выяснялось, совершенно не срабатывали. Помню, я пару раз в качестве наказания заставил своих студентов встать и стоять, как это делается в России. Ученик при этом послушно вставал и удивленно смотрел на меня. Одновременно на происходящее с интересом взирал весь класс, пытаясь догадаться, такое учитель задумал. Все дело в том, что такая мера наказания не применяется в американской школе. Поэтому дети даже и не понимали, что это я их таким образом наказываю. И так было практически со всем, что я предпринимал.

Сложность была и в том, что каждый мой класс состоял из черных и мексиканцев: примерно половина на половину. Белых учеников было трое на все мои шесть классов!

К тому же пять из шести моих классов были девятые, (возраст нашего восьмого). Думаю, российские учителя меня поймут. Стиль поведения черных детей этого возраста — вообще предмет для отдельной книги. Они очень активны физически и так подвижны, что просто не способны ни минуты сидеть спокойно. Чтобы как-то подвигатся, они тянут руку, просят, например, разрешения поточить карандаш (американские студенты почти не пишут ручками, предпочитая им обычные карандаши). Поэтому в каждом классе есть стационарные точилки, к которым они могут подойти и поточить свой карандаш. Так вот, ученик идет к точилке, точит карандаш секунд тридцать, пока не сточит половину, и на обратном пути, проходя между партами, успевает сотворить неимоверное количество движений: толкнуть сидящего, отобрать листок бумаги, подкинуть листок бумаги, стащить карандаш и т. д. Причем делает он это настолько быстро и искусно, что даже дух захватывает. После этого его хватает минут на пять, и он снова начинает ерзать.

И таких учеников в классе чуть ли не треть. Они постоянно вскакивают, прохаживаются по классу, что-то выкрикивают. Даже сидя за партой, находятся в постоянном движении. Ни о каком чтении учебника не может быть и речи. Они гораздо комфортнее ощущали бы себя в другом месте, но правительство решило, что дети должны сидеть за партами. В результате в школе комфортно они себя ощущают только в спортзале и на перемене, а на остальных уроках просто страдают.

Упор лежа принять

Позже я заметил, что даже американским учителям-первогодкам было очень тяжело. Я видел, в каком подавленном и опустошенном состоянии они выходили из школы после уроков. Опытные же коллеги подбадривали нас и говорили, что трудно первые полгода, потом будет полегче.