Я засмеялся от радости, стал гладить ее, намокшую, возбужденную, успокаивать, но она была чрезвычайно сердита; видно, промерзла на дожде и ветру и долго жаловалась и ворчала, ходя по углам. Наконец я лег, а Клара сразу же села на спинку кровати, в моих ногах, нахохлясь, закрыла глаза и среди ночи несколько раз вскрикивала спросонок при громе и блеске молний.
Утром я проснулся от какого-то шума в комнате. Оказывается, ко мне вошла палатная сестра, и с ней увязался санаторный котенок. Увидев его, Клара ревниво подскочила к нему и так долбанула клювом по голове, что котенок с визгливым мявом, прижав уши, выкатился за дверь, едва не сбив с ног сестру.
«Др-рянь! — ворчала Клара, видимо не любившая кошек. — Ка-акая др-рянь!»
Я пожурил ее за невежливое поведение, однако Клара успокоилась лишь тогда, когда подошла к блестящей мыльнице и победно прокаркала: «Кр-расота!»
Через несколько дней я должен был уезжать. В тот день отъезда, как и всегда, Клара позавтракала, потом с заискиванием выпрашивала мыльницу, дружески пощипывая меня за ухо, а я грустно глядел на свои чемоданы — и возникла мысль, не взять ли Клару с собой, но неизвестно было, как все-таки довезу ее до Москвы. А Клара будто понимала, что я уезжаю, и была особенно нежна со мной: после завтрака не хотела улетать и, вроде бы желая сделать приятное, залезла мне на голову и перебирала мои волосы. Я первый раз взял Клару в руки — у нее часто стучало сердце, — посадив на стол перед собой.
— Прощай, Клара, — сказал я, — уезжаю…
«Гр-рустно! — сказала Клара. — Грустно!»
И ласково пожала клювом мой палец.
— Поедешь со мной? — спросил я растроганно. — А? Поедешь на север?
Клара молчала.
Я вздохнул, взял свой чемодан, затем вспомнил, раскрыл его и достал мыльницу и старые запонки. Все это я оставил на балконе. Клара по-прежнему молчала и не двигалась. Она сидела подле упакованного мольберта и смотрела на меня черными умными глазами.
— Что ж, — сказал я, — ты понимаешь искусство односторонне. Возьми, это твое.
И стал спускаться по лестнице в вестибюль. Клара — следом, прыгая через ступени.
Около дверей вестибюля, жмурясь на солнце, зевал заспанный котенок, и Клара так злобно повернулась в его сторону, что котенок, не дозевав, в ужасе шарахнулся от нее и, как сумасшедший, шмыгнул в кусты пыльных акаций.
Я последний раз погладил Клару и залез в автобус, и она села на пальму и, пристально вглядываясь оттуда, кивала мне.
— Прощай, Клара, — сказал я, помахал рукой и отвернулся.
Потом многие пассажиры говорили мне, что Клара до ворот санатория летела за автобусом и тоскливо кричала.
