Кланяйтесь Рувиму! - [2]

А наутро и далее в течение нескольких недель интриганы отрывались по полной. Все они по нескольку раз в день набирали злополучный номер, и, кто во что горазд, Исаак оставлял короткие сообщения для Рувима, а Рувим, в свою очередь, требовал сообщить ему, что же сказал Исаак. Давид агитировал за изучение идиша и давал послушать старые и скрипучие записи сестер Бэрри. Света-Циля рекламировала замысловатые рецепты приготовления фаршированной рыбы и форшмака. Витька, будучи Авигдором, предлагал все новых и новых хирургов, готовых быстро и недорого сделать обрезание. Находясь же в ипостаси Гидеона, он подробно пересказывал новости и репортажи радио «Голос Израиля». Только Вова-Зеэв не участвовал в вакханалии. Он заявлял, что все это провокация чекистов, и что нужно заниматься только отъездом и ничем другим, и что всем еще такой пистон вставят, прямо по телефону. Но, несмотря на этот трезвый голос, операция «одиннадцатая египетская казнь» продолжалась.

Затравленные жертвы сионистской агрессии уже просто изнемогали. Они то вяло матерились, то плакали, умоляя прекратить, то угрожали сообщить в милицию, но похоже, что так и не сообщили. Иногда телефон ненадолго отключали, но потом включали вновь, видимо, он был им необходим. А вот поменять номер они просто не могли, это вам не Америка.

А потом Витька (физик, работавший раньше в каком-то секретном НИИ) вдруг получил разрешение и со страху, не теряя ни минутки, отвалил. Зовут его теперь Шломо, и живет он где-то в Аризоне. Рувим женился на Циле и тоже уехал. А вот Исаака арестовали и по какому-то липовому обвинению отправили на два года в пермский лагерь. Вова-Зеэв (артист, музыкант, свадебный лабух) получил отказ. Тогда Вова громко заявил, что тихо сидеть в отказе не собирается, а, собрав иностранных журналистов, устроит демонстрацию с самосожжением. Его услышали и запихнули в психушку, но, продержав пару месяцев, отпустили. Давида тоже пару раз арестовывали и затем выпускали. А за день до свадьбы чекисты его избили. В ЗАГСе Давид стоял (два сломанных ребра), опираясь на плечо своего папы-князя. Князь так гордился своим сыном, что эту гордость можно было, казалось, взвешивать на весах. Вечером, восседая во главе роскошного стола, который он же и обеспечил всем, что там было, папа-князь произнес замечательный и бесконечный грузинский тост про маленький, но несгибаемый народ, который уже тысячи лет борется за свою свободу и который никто и никогда не сможет...

На следующий день Давид и Ривка подали документы на выезд. Им дали разрешение за две недели. Через год к ним присоединился папа. Телефонная игра «одиннадцатая египетская казнь» заглохла сама собой, игры стали другими.

Как это ни странно, но через 20 лет эта история получила продолжение. Где-то в начале 90-х годов в городе Реховоте справлялся день рождения одного из участников описанных выше событий, назовем его Боба. Застолье было очень веселым, за столом сидели Давид с Ривкой, Рувим с очередной молодой женой, старый и убежденный холостяк Исаак... Кто-то вспомнил «одиннадцатую египетскую казнь». Те, кто в этом участвовал, перебивая друг друга, со смехом пересказали все другим. Хохот стоял до колик в животе. И вдруг Боба неторопливо произнес: «Ну а почему бы нам не продолжить игру, давай-ка мы позвоним прямо сейчас в Санкт-Петербург, телефон я помню». Боба помнил вообще все!

Народ замер, даже мороз пробежал по коже, стало как-то не по себе. Но идея, уже высказанная вслух, начала сама собой необратимо материализоваться. Боба принес громкоговоритель и подключил его к телефону. Номер набрал Гришка.

Ответили почти сразу, и Гришка почти спокойным голосом сказал: «Добрый вечер, говорит Рувим. Скажите, пожалуйста, вам Исаак намедни не звонил, ничего мне не передавал?»

И тишина.

А потом послышался короткий возглас: «Что?»

Гришка вздрогнул, но собрался и продолжил: «Это я, Рувим. Вы должны меня помнить»...

И раздался рев.

Нет, нет. Я не смогу точно передать то, что мы тогда услышали. Магнитофон, к сожалению, к телефону тогда не подключили, и этот потрясающий кусок искусства разговорного жанра останется жить (навеки) только в нашей памяти. Цензурные слова были, правда их было мало. Но дело не в этом, я бы не постеснялся записать неконвенциональные русские слова конвенциональными русскими буквами. Дело в том, что пересказать это невозможно, это надо было слышать.

Но не форма, а скорее содержание «рева» оказалось для слушателей совершенно неожиданным. Вкратце Хозяин (будем его отныне так называть) высказал следующую мысль: «Сволочи, мерзавцы, куда вы все подевались? С вами хоть ругаться было можно. С вами хотя бы было интересно. А теперь здесь такая жо-о-о-па».

Верка рыдала навзрыд, и, кажется, не только она одна. Кто-то (скорее всего Исаак, точно не помню) отобрал трубку и что-то ответил. Хозяин многоэтажно его обматерил. Кто-то вдруг громко загоготал. Неудержимый хохот мгновенно охватил всех, включая Хозяина. Хозяин смеялся, захлебываясь, умудряясь вставлять между приступами смеха дивные куски матерщины. Потом трубкой завладел рассудительный Давид. Страсти несколько поутихли, и Давид завел было степенный разговор типа «что слышно». Но на другом конце Хозяина вдруг сменила его жена и потребовала к телефону Цилю. Светка тихо заплакала, последний раз она называла себя Цилей еще до отъезда. Вообще-то она крутая дама — профессор, которую уже много поколений студентов называют Снежной королевой. Представить ее плачущей невозможно, но... Плача, Светка схватила трубку, резко выдернула микрофон и что-то тихо зачирикала. Чириканье это продолжалось довольно долго, пока Светка не опустила трубку.