Клан - [19]

Седой Папа остановился у дверей, затем повернул голову и медленно подошел к окну.

– Он тама? – спросил Аарон.

Отец близко придвинулся к пыльному стеклу, отбросив тень на сыновей. Нос мазнул по окну.

– Пап? – переспросил Аарон с нервным возбуждением в голосе, которое оказалось заразным. В воздухе между ними искрилось напряжение; от временного облегчения, которое принес дождь, не осталось и следа. Воздух был душистый и влажный, одежда липла к коже, а жара вызывала вспыльчивость.

Старик будто окоченел, его тень дрожала, словно ей не терпелось освободиться от напряжения, которое приковало ее хозяина к окну. Люк почувствовал, как внутри него все скручивается. Что-то не так. Даже если его подвело чутье, это подтверждала внезапная ярость, которую излучало тело отца. Что бы он там ни увидел, ему это не понравится.

Люк сглотнул. В доме пусто? Они опоздали?

Отец повернулся к нему. В тот же момент Аарон занял место Папы у окна. Резко вдохнул. Люк не слышал, чтобы он выдохнул.

– Что там? – спросил Люк. Теперь, когда Папа стоял спиной к окну, теплый свет струился вокруг него, а лицо оказалось в тени. И все же Люк чувствовал его взгляд на себе, холодные черные глаза, которые напоминали о взгляде Мамы из вонючей кровати в темноте. Если и были какие-то сомнения в чувствах Папы к нему, теперь их не осталось. В воздухе между ними разлилась чистая, незамутненная ненависть, и Люк не удивился бы, если бы из тела старика вырвались щупальца, обвили Люка, притянули и сожгли в огне презрения. Он не находил себе места под этим взглядом, но вот между ними проскочил Аарон, подошел тихо к двери, попробовал подергать ручку и открыл. Тьму прорезал новый свет.

– Пошлите, – сказал Аарон и исчез внутри.

Еще миг отец Люка буравил его бешеным, но по-прежнему невидящим взглядом. Затем шагнул ближе, окатил зловонным дыханием и поднял нож, коснувшись кончиком живота Люка. Когда тот попытался отступить, свободной рукой Папа схватился за его плечо.

– Можешь начинать молиться о спасении, – сказал отец, сверкая глазами – черными дырами. Он надавил на нож, пока тот не прорезал рубашку Люка и не защекотал кожу. – Коли его не дождешься, почувствуешь этот нож у себя в заднице, когда я тебя вскрою и дам твоим братьям поужинать еще горячими кишками. Все понял?

Нож проткнул кожу. От укола Люк невольно отшатнулся. На этот раз отец его не останавливал. Только выпрямился, убрал клинок в кожаные ножны на бедре под складками плаща и направился в дом.

Люк постоял с мгновение, глядя на открытую дверь, весь дрожа. Его внимание к рубашке привлек круг тепла – на животе нарастала капля крови.

Он убрал нож, думал Люк, пока мысли метались в голове. Внутри никого. В края его зрения ползла тьма – но не ночная. Она была подернута алым. Когда стало ясно, что внутрь его не позовут, он вошел в тепло дома сам, закрыв дверь. И тут же понял, что ошибался. Внутри кто-то был.

– Приглядись хорошенько, – хмыкнул Папа и отшагнул. Рядом с ним Аарон с бесстрастным лицом наблюдал за реакцией Люка.

Люк со стучащим сердцем осмотрел человека в кресле у камина. Это был фермер, Джек Лоуэлл, тот самый черный, который вместе с сыном положил девушку в кузов. Теперь от Лоуэлла не было никакой пользы. На полу лежала винтовка, глядя дулом на огонь. В комнате пахло порохом и опаленными волосами. Голова старика опустилась, словно он задремал, но из-за ее положения всем была видна зияющая дыра в затылке, через которую вышли пуля и мозги, окрасив стену и окно позади серым и красным. Кровь натекла вокруг кресла, промочила насквозь клетчатую рубашку старика.

На глазах у подавленного Люка Папа встал на корточки у кресла и окунул пальцы в лужицу на полу, поднес к носу, потер, словно проверяя консистенцию краски. Затем поднялся и взглянул на Аарона.

– Еще теплая, – сказал он. – Свеженький.

Люк почувствовал, как разрывается одновременно в двух направлениях. Одна его половина хотела выхватить нож и нашинковать покойника – наказание, которое фермер уже не почувствует, но которое утолит разочарование Люка. Другая половина хотела поджать хвост и бежать, спастись от отца и растущего чувства опасности, рискнуть забраться как можно дальше, прежде чем его настигнут. Ему не хотелось здесь оставаться, не хотелось думать, что с ним сделают, и все же страх пригвоздил к полу не хуже, чем нож Папы.

Он никуда не денется. Они ему не позволят. Бог не позволит.

Аарон убрал свой нож, его плечи опали от огорчения. Он поднял глаза на Папу.

– И че теперь?

Папа продолжал изучать кровь на кончиках пальцев.

– Люк сказал, был еще мальчишка, верно?

– Да, сэр.

– Найти.

* * *

В последние мучительные дни жизни Эбби Веллман муж принял решение убить ее. Он рассудил, что это все равно рано или поздно сделает рак, и куда менее милосердным образом, чем справится он с иглой и морфином. Как единственный врач на пятьдесят километров вокруг, став более-менее отшельником после того, как жену поразила болезнь, он сомневался, что кто-нибудь сочтет ее смерть подозрительной или станет искать конкретную причину, по которой она обрела вечный покой. Если в Элквуде и поднимались вопросы медицинского свойства, ответить на них мог только Веллман. Так что, если никто не решит привлечь чужаков, чтобы подтвердить его историю, ему ничто не помешает.