Клан - [12]

– Был… – начал он, затем осекся, когда липкие пальцы сжались на колене крепче. – Был мой тринадцатый день рождения. Вы закатили целый праздник, с тортом, шариками и ленточками. Ты все украсила, Папа был дома. Помню, он тогда даж шляпу сымал.

– Правильно, – прошептала Мама, потерявшись в воспоминаниях, которые, очевидно, доставляли ей удовольствие. – Дальше.

– В вечор мы с Аароном катались в лесу. Сюзанна сидела сзади на моем жеребце, держалась за меня что есть мочи. Мы мчали все быстрей и быстрей, и тут раз – начали вперегонки, мы с Аароном. Неслись как ветер, и Сюзанна визжала, но по-хорошему, как бы с радости.

– Она любила лошадок и вас любила, верно, Люк?

– Да, Мам.

– Расскажи, как она тебя любила.

До этого момента воспоминание было светлым. Насколько Люк помнил, это был лучший день в его жизни. Сквозь листья светило солнце, запекая красную глину, так что она становилась ноздреватой и разлеталась из-под конских копыт. В воздухе разливалось тепло, лица холодил пот, когда они неслись через лес, хохотали и вопили вовсю, как ненормальные, пока во лбы врезались жуки, а в волосах застревали листья. Он помнил руки Сюзанны, теплые и скользкие, на своем животе, ее мягкие груди на спине, когда он повернул к ручью и ниже по берегу. И конь – машина, а не зверь, шестеренки, поршни и гидравлика под черным брезентом, с текуче переливающимися мышцами, – не остановился, когда мягкая почва сменилась камнем и водой. Летел вперед, опустив голову, фыркнув, когда детей окатили холодные брызги. Люк никогда в жизни так не радовался, и он наслаждался выражением лица Аарона, который ехал на кобыле в нескольких шагах позади. Его брат весь раскраснелся от попыток не отставать, глаза широко распахнулись от страха из-за головокружительной скорости и возбуждения, что они осмелились так мчаться.

– Мы выехали на луг, – сказал Люк приглушенно. Его ноздри резко наполнила вонь смерти и хвори, защекотала горло. Он едва не содрогнулся в рвотном позыве, но удержался и отвернулся, украдкой втягивая воздух, который был ненамного свежее. Если его стошнит, он будет не лучше своих братьев с их оскорбительными банданами. Так что он дышал коротко и часто, прочистил горло, сплюнул горькую слюну на пол и продолжил: – Лужок у ручья Лоуэлл, где Папа промышлял кроликов, когда они еще были.

– Летом там просто загляденье, – сказала его Мать.

– Было такое.

– Было? – спросила она с деланым удивлением. – Больше нет?

– Мы там чуток передохнули, – сказал он, сложив руки и втайне попрекая себя за неблагодарную мысль, которая вдруг пришла в голову.

Ему захотелось, всего на секунду, чтобы мать сняла руку с колена. Ее тяжесть была холодной, неприятной. Словно промокая его кожу, она в то же время высасывала из него силы. Он чувствовал, как они уходят.

– Мы там, это, передохнули, – повторил он, пытаясь собраться с мыслями. – Поигрались пару часов, пока солнце вниз не пошло. Аарон заскучал. Захотел домой, а Аарон – ну знаешь, не по душе ему, когда скучно. Задиристый становится. Вот и начал дразниться на Сюзанну, когда она сказала, что не хотит домой, обзываться на нее, палками тыкать. Даже нашел дохлого опоссума с кишками наружу и бросился в нее. Тут он палку и перегнул. У бедной Сьюзи в волосах запутались кишки, на платье – личинки, она как рехнулась. Гнала Аарона чуть не до самого дома и дальше, – он улыбнулся, слегка. Улыбка тут же погасла, когда Мама подвинулась в кровати, а ее темные глаза блеснули в лунном свете, как жуки.

– Он остался дома, а я на ручье. Залез на камень, никуда не торопился – не в свой же день рождения, который был самый лучший в жизни. Лошади остались со мной, тоже довольные, паслись себе в теньке, пока солнце садилось. Я, мож, даже закемарил.

– А где была Сюзанна?

Лежачая Мама уже знала ответ. Она слышала эту историю тысячу раз, но не уставала от нее. Она понукала его, в нетерпении ожидая важной части – когда все пошло не так.

– Где-то в лесу, – угрюмо ответил Люк. – Я думал, она ушла домой, когда ей надоело гонять Аарона.

– Но она не ушла.

– Нет.

– Где она была?

– Там, со мной, но я это понял, только когда она вышла из лесу и окликнула меня.

– У твоей сестрицы были такие красивые платья, да, Люк?

– Да, Мам.

– Многие я шила сама. В каком она была в тот день, Люк? Я позабыла.

– Розовенькое.

– Ничего-то ты не забываешь. А что на ней было, когда она вышла из лесу и окликнула тебя?

Люк ответил тихо:

– Ниче.

– Не слышу.

– Ниче, Мама. На ней ниче не было.

– Небось ты удивился.

– Удивился.

– Как-как?

– Удивился, Мама. Я не понял, зачем она разделась. Решил, мож, она купалась в ручье, как обычно, отмывалась от опоссумовских кишок, а Аарон упер ее одежду, – а то она вся была мокрая.

– Продолжай… – поторапливала Мама.

– Я спросил, чего это она без одежды, а она, мол, больно жарко, платье ей все перепачкали, вот и пошла купаться. Я грю, если ее кто так увидит, беда будет. Она грит, никого тут нету, а потом подходит ко мне и давай расстегивать ремень. Я сказал ей прекращать, что она с ума сошла, а она не прекратила. Сорвала с меня все, пока не добралась до… – Тут он снова проглотил слова, вставшие комком в горле.