Кладоискатели. Хроника времён Анны Ивановны - [3]

Русь для майората и вовсе не приспособлена. Сколько из-за этого закона пролито слез, произошло разорений, обмана, склок и даже смертоубийств. И пожалеть надо не только безземельных чад, но и родителей их, которые любили всех своих детей и не хотели в пользу одного, старшего, оставлять прочих без средств.

В семье Матвей был младшим и любимцем родителей. Старший — Иван — натура замкнутая, на мир смотрел с осторожкой, словно бы все примеривался, стоит ли расточать свои душевные свойства аль погодить, а Матвей с малолетства был ласкун, взор имел светлый, открытый, голос звонкий, в доме расхохочется, на скотном дворе слышно. Обаяние — вещь тонкая, его воспитанием не привьешь. Бывало, нашкодничает в детстве, папенькин пистолет утащит для стрельбы в цель или улакомит полную банку варенья в буфетной, его бы наказать, а родители расчувствуются — мальчик не со зла сотворил, а от излишней прыти и здорового любопытства. Дворня звала Матвея «милый барчук».

Батюшка Николай Никифорович был человеком положительным и жил в ногу со временем, а потому сообразно нововведениям в государстве дал Матвею хорошее образование, грамоту мальчик одолел в шестилетнем возрасте, а когда в тринадцать лет поступил в Нарвское училище, то недурно говорил по-немецки и по-французски.

В четырнадцать лет Матвей потерял мать. В этом же году он был зачислен в полк, что не помешало продолжить учебу в Нарве. К девятнадцати годам Матвей Козловский получил чин подпоручика.

Вот тут и подвернулся заграничный вояж, совершенно повернувший судьбу его. Генерал-аншеф Обольянинов, фигура в петербургских кругах заметная, отправился в длительную заграничную командировку, взяв с собой в качестве адъютанта Матвея Козловского. С генералом Обольяниновым Матвей побывал в Риге, Стокгольме, Варшаве и наконец осел в Париже.

Один из наших соотечественников, кажется в конце XVIII века, составил описание этого города, что-то вроде путеводителя, которое начинается словами: «Париж — город овражистый и голодный». Матвей в полной мере почувствовал правоту этих слов. Русские ехали во Францию с малой копейкой, дома-то тоже деньги были не больно в ходу: для барского пропитания тянулись в столицы длинные обозы, груженные разнообразной снедью. Хочешь новую карету завести или одеться поприличнее, продавай деревеньку. А в Париже никто тебе гусей да баранины из деревни не привезет.

Первое время Матвей получал воспоможествование от родителя, но потом пришла беда — батюшка скончался от гнилой лихорадки. Извещение о смерти отца нашло Матвея только два месяца спустя, посольские дела увлекли его в Данию, а когда вернулся в Париж, уже и сороковины прошли, ехать домой не имело смысла. Да и захоти Матвей поклониться останкам родителя, денег на дорогу в Россию у него все равно не было, а пешком домой не пойдешь.

Вот ведь судьба злосчастная! Двадцать два года — и круглый сирота, и мать без него похоронили, и отцу он глаз не закрыл. Поплакал… но время все лечит. Так уж задумано природою, что родители оставляют этот мир раньше детей. Все вернулось в привычную колею, и Матвей продолжил жизнь знатного шалопая, принятого и обласканного в хороших домах. Словом, за год пребывания в Париже Матвей стал совершеннейшим французом: общество прелестных дам, замок Поле-Рояль, Лувр, сад Тюльери, кофейные дома, жемчужина архитектуры Версалия — все стало привычным. А главное — голос, пульс, шум, движение большого города. Это чудо — Париж!

Иногда, правда, домой тянуло до томления души, до изжоги в желудке. Лежишь, бывало, ночью, сон не идет, и все перед глазами дом родительский в Видном. Перед большим крыльцом палисадник, в нем розаны махровые маменька покойная их обожала, барская спесь, касатики, жонклии, занавеска на окне колеблется под ветром.

А из комнаты на втором этаже вид совсем другой, очень красивый: небо розовое, цветущие сирени, пруд, в котором отражается изрядный кусок мироздания, и туман над дальней извилистой речкой, заросшей по берегам кудрявыми ивами и ольхой. И, конечно, комаров до черта.

Весной случилось непредвиденное: генерал-аншеф Обольянинов отбыл в Петербург. Матвея он с собой не взял, поскольку твердо был уверен в своем скором возвращении. Однако потом выяснилось, что возвращение его отодвигается на неопределенный срок. О Матвее генерал просто забыл. Ну что ж, можно и без генерала просуществовать. Служба у Матвея много времени не занимала. Вот только он ее не любил, более того, одно слово «дипломатия» вызывало раздражение. Он мечтал о кирасирском полке, о парадах, экзерцициях и полях битвы. Там место для настоящего мужчины! И еще настоящий мужчина не должен быть бедным, в этом Матвей был твердо уверен.

Обратить внимание на Лизоньку Сурмилову надоумил Матвея посольский секретарь Зуев. Тертый калач был этот Зуев, черный, как пережаренный сухарь, едкий и умный. Дела Матвея он знал преотлично, потому и шепнул в ухо: женись, дурень! А как выгорит дельце, и меня не забудь. Я, мол, здесь, в Париже, замшел совсем от грубого недоедания. И тут же сообщил все подробности о девице: Лизонька единственная дочь, отец ска-а-азочно богат. В качестве невесты мадемуазель Сурмилова — товар недоброкачественный, грудная болезнь у нее, из-за чего отец собирается везти дочь на воды, то ли в Италию, го ли на юг Франции, не суть важно. Насколько поможет Лизоньке иностранная вода и воздух — неизвестно, но судя по ее виду — мало. Вся она какая-то понурая, вялая, а что румянец во всю щеку, так поди разбери, свой он или то румяна. Но Зуев твердо сказал, при грудной болезни румянец — первое дело. Полыхает дева, как заря, а внутри — гниль.