Кладбище ведьм - [14]

Сон приснился сумбурный и неприятный, из тех снов, которые запоминаются на уровне ощущений и эмоций. В нём вдруг появился Цыган. На голове у него была широкополая шляпа с торчащим гусиным пером (как и всегда, впрочем), изо рта торчала папироса. Наташа заметила, что у Цыгана что-то с лицом. Будто наклеили поверх кожи мятый прозрачный пакет, и он очертил морщины, потянулся извилистыми складками от бровей к подбородку, по щекам. Цыган погладил сухими темными ладонями бороду, а потом звонко хлопнул в ладоши. Он часто так делал — когда смеялся, злился или хотел привлечь внимание.

Шлеп!

Она подумала: «Можно ли проснуться во сне и не заметить, что все еще спишь?»

За окном бесшумно прополз свет фар, осветив дрожащие тени деревьев. Наташа вспомнила минувший день: суетные похороны, гроб с бабушкой, который отвезли на кладбище, заплаканную маму, поминки во дворе — молчаливое сборище каких-то незнакомых людей, которые выпивали и ели, а больше ничего и не делали.

Сон улетучивался и стирался из памяти. Наташа вышла из детской, направляясь в туалет на первом этаже, заметила, что дверь напротив приоткрыта. В тусклом свете настольной лампы Наташа разглядела спящую маму. С ее губ слетали какие-то слова, вперемешку с храпом. Не надо было складывать мозаику, чтобы понять, как сильно мама пьяна. Тормозов у мамы в этом деле не было. Папа поднял её на второй этаж незадолго до отъезда. Уложил прямо в одежде, набросил сверху тонкое одеяло.

— Я вернусь завтра, — сказал он Наташе. Видимо, очень не хотелось Грибову оставаться ночевать в доме рядом с бывшей женой. В дверном косяке на первом этаже он нашёл воткнутую ржавую иглу и до самого отъезда держал её в руке, как какой-то талисман, и время от времени разглядывал с серьёзным видом.

На первом этаже горел свет, растекался из гостиной. Наташа спустилась вниз, мельком увидела часы на стене в коридоре — одиннадцать часов ночи. Не так поздно, как казалось. Зашла в ванную комнату и тут же направилась к унитазу. Быстро сделала свое дело, попутно размышляя, надо ли идти в гостиную в поисках воды, или сразу отправиться на кухню. Когда потянулась к сливу, услышала вдруг бабушкин голос:

Шлюшка пришла сама, никто не звал, да?

Наташа вздрогнула, обернулась. Ванная комната была пуста. Яркий свет разгонял тени. Кто-то снял и убрал с перегородки над ванной занавески, и теперь из стены торчали только две тонкие серые трубки. В углу стояла стиральная машина. Какое-то белье в красном пластиковом тазу мокло на стиралке.

Бабушка при Наташе никогда так не разговаривала. Тон у нее был язвительный, дрянной, как у девчонок в школе, которые постоянно придирались…

Чего забыла-то? На месте не сидится? Чувствует кошка, чье масло съела?

Голос доносился из коридора.

— Баба Ряба? — пробормотала Наташа испуганно.

Ряба. Вырвалось само собой, из прошлого.

Так она называла бабушку в детстве, лет, кажется, до шести. Бабушка очень любила рассказывать сказку про курочку Рябу. Для этого брала внучку на руки и несла в летнюю кухню, где у неё во второй пристройке за сетчатым забором водились куры. Большие рыжие курицы лениво спали на насестах и даже давали иногда себя погладить. Под курицами лежали старые ушастые шапки. Они были забиты золотистой соломой и вот в этой соломе время от времени можно было найти белые или коричневые куриные яйца. Бабушка брала одно такое яйцо и начинала рассказывать сказку:

— Жили были дед да баба, и была у них курочка Ряба.

Яйцо у нее в пальцах крутилось, вертелось, словно ожившее, острым кончиком то вверх, то вниз.

Рассказывая сказку, бабушка возвращалась в дом, зажигала газ, ставила сковородку…

— Снесла курочка яичко, не простое, да золотое. Дед бил-бил, не разбил. Баба била-била, не разбила…

Наташа внимательно слушала, потому что в бабушкином изложении финал у этой сказки каждый раз отличался от «официальной» версии. Между тем бабушка разбивала яйцо о край сковородки и выливала прозрачный тянущийся белок, а следом за ним шлепался желток, который обычно был темного, почти красного цвета…

— А все потому, что яичко это им не принадлежало. В яичке этом собрала ведьма из соседнего поселка столько гадостей, сколько вообще можно собрать. И никто бы его вообще не разбил. Лежало бы яичко, скажем, на холодильнике и приносило бы бабке с дедом одни несчастья.

Яйцо шипело на сковородке, поджаривалось, чернело по краям. Но бабушка словно и не замечала. Она улыбалась и продолжала:

— А тут добрая ведьма мимо бежала, ручкой махнула, яичко упало и разбилось. Только его нельзя было просто так разбивать, иначе все гадости так бы и высыпались на дорожку. Проходящий бы подцепил незаметно, заразился, ну и пошло-поехало. Поэтому, добрая ведьма взяла яичко и зажарила до черноты, а потом скормила Бимке. Он у нас хороший пес, всё сожрет.

Наташа, правда, никогда не видела, чтобы яйцо на сковородке сгорало до черноты. Как только появлялся характерный запах, бабушка уводила внучку из кухни, отвлекала, а она и не запоминали надолго, как любые дети. Про сказку, правда, запомнила. Каждый раз, когда бабушка снова заводила их в сарай с курами, кричали радостно: «Баба Ряба, баба Ряба! Расскажи еще раз! Расскажи про яичко!». Она только улыбалась в ответ.