Клад Кучума - [5]

— Благодарю вас, мне ничего не нужно.

— Нет-с, я так, на всякий случай… До свиданья-с.

Нам, однако, было суждено встретиться еще раз.

Я получил почту, побывал в лавке с галантерейным товаром — в Кочкаре устроены настоящие каменные магазины совсем на городскую руку — и отправился разыскивать свою подводу. В самой давке, недалеко от кабака, протискиваясь сквозь толпу, меня окликнул Егор Иваныч. Он был красен как рак, и я заподозрил, что он не утерпел и завернул в кабак заморить червячка.

— Фершала не видели? — крикнул он мне через головы. — Нет? Ах ты грех какой… Вот как его нужно.

— Болен кто-нибудь у поселенца?

— Хуже: лошадь захромала… Чистая беда. Вот тебе и Амур… Куды это запропастился фершал-то? Он знает, как лошадей лечить, потому как не человеческий фершал, а скотский…

Егор Иваныч исчез, а я пошел своей дорогой. Давка была такая, что я буквально едва выбрался. Свой экипаж я нашел на самом берегу реки, а около стояла переселенческая телега рязанского старика. Около телеги из попоны было устроено что-то вроде шатра. Там сидели две молодых бабы и валялись ребятишки. Два молодых мужика стояли около телеги, а старик сидел на земле. Около прыгала на трех ногах пегая лошадь, — сейчас она составляла главное действующее лицо разыгрывавшейся молчаливой драмы.

— Здравствуй, дедка…

— Ах, барин, здравствуй…

— Лошадь захромала?

Старик только махнул рукой. Горе было слишком велико, чтобы выразить его словом. Сыновья также молчали, подавленные страшным несчастьем. Это было именно страшное несчастье, которое городской человек не сразу и поймет. Я пошел посмотреть расейскую лошадь. Это была даже не лошадь в собственном смысле слова, а просто лошаденка. Лохматая, большеголовая, нескладная, но выносливая как по части работы, так особенно по части питания. Именно к таким лошаденкам я питаю большую слабость, потому что без нее нет и мужика-пахаря. И без пароходов и без железных дорог еще можно обойтись, а вот без такой лошаденки — конец всей русской истории. По неизвестной причине я осмотрел и распухшую у копыта ногу пеганки.

— Цыгана даве приводил я… — объяснил старик. — Взял полтину, дал какого-то снадобья… Говорит: обождите недельку. Легкое место сказать: недельку… Ох, горюшко наше, барин! Вот какое горюшко… А вон и ваш кучер. Коновала ведет.

Егор Иваныч ужасно торопился, так что скотский фельдшер едва за ним поспевал. Мне очень понравилось это бескорыстное усердие моего кучера. Фельдшер подошел к лошади, осмотрел ногу, пощупал опухоль, потом осмотрел зубы и рот и решительно заявил:

— Никакого толку не будет… Недели три надо дать отдохнуть, а потом само пройдет… Это в ней сока ходят, потому как она накинулась на сырую степную траву, а это с непривычки сок из нее и погнало.

Объяснение болезни было довольно фантастическое, но старик переселенец окончательно упал духом. Давеча было две недели, когда цыган смотрел, а теперь уже целых три…

— Барин, явите божецкую милость, — умолял он упавшим голосом фельдшера. — Ведь зарез это нам… Хоть сейчас ложись и помирай.

Фельдшер посмотрел на него, подумал и решительно заявил:

— Нет, ничего не будет… Лучше и не проси. Надо другую покупать.

— Да ведь ничего у нас нет, барин! Как есть ничего. Что вот только на себе. Где же другую куплять…

Мы пошли к телеге. Фельдшер присел на колесо, закурил папиросу и безучастно смотрел на стоявшего перед ним старика. Егор Иваныч тоже снял свою шапку и чесал в затылке.

— Егор Иваныч, а сколько ты возьмешь придачи на пристяжку? — неожиданно проговорил фельдшер. На кумыс я приехал на долгих, и лошади принадлежали Егору Иванычу. Неожиданный вопрос фельдшера его совершенно озадачил.

— Ведь три недели вы проживете на кумысе, а через три недели лошадь выправится. Доброе дело сделаешь…

— А ежели не выправится?

— Я тебе говорю; выправится.

В самый решительный момент фельдшер достал бумажник, отсчитал двадцать пять рублей и подал их колебавшемуся Егору Иванычу.

— На, получай…

Это великодушие тронуло Егора Иваныча, и он ударил по рукам. Все произошло так быстро, что вся семья не успела опомниться. Старик хотел поклониться фельдшеру в ноги, но тот отвел его в сторону и долго что-то шептал. В такт этого шепота старик только кивал головой.

— Ну, а теперь с богом, — решительно заявил фельдшер. — Егор Иваныч, отпрягай гнедого…

— А ты вот что, дедка, — заявлял Егор Иваныч. — Как приедешь на Амур-то, так поставь свечку Егорию… Пять целковых я тебе пожертвовал, как ни считай.

III

Мы возвращались в свою станицу уже на одной лошади, а за нами тяжело прыгала расейская пеганка. Егор Иваныч оглядывался назад, посвистывал и крутил головой. По всем признакам, он раскаивался в припадке собственного великодушия.

— Да, убил бобра… — ворчал он, почесывая затылок. — А чтоб ему, оборотню, пусто было! Ведь как ловко… а? Точно оглушил…

Сначала Егор Иваныч ругался вообще, а потом примялся ругать скотского фельдшера по преимуществу. Этот взрыв негодования для меня был так же непонятен, как и фельдшерское великодушие. Двадцать пять рублей для человека, который живет «так» или «вообче», деньги очень большие. Я решительно ничего не понимал.