Китайский секрет - [9]
Тут слова мандарина были прерваны грохотом разбитой посуды. Живописец, несший большую вазу, расписанную серой краской, споткнулся и упал. Земля была усыпана осколками.
Мандарин пришел в бешенство. Он выхватил свой маленький кинжал и бросился к бледному, дрожащему рабочему.
— Я убью тебя, мошенник, негодяй, разиня! — кричал он. — Я продам твоих детей в рабство! Ты мне заплатишь за эту вазу!
Вежливый мандарин стал похож на разъяренного быка. Живописец валялся в пыли, обнимая его ноги. Из ворот выглядывали рабочие с перекошенными от ужаса лицами. Они ждали, что мандарин заколет несчастного или прикажет забить его палками до смерти, — ваза была дорогая.
Д’Антреколль быстро сообразил, что ему нужно делать.
— Не горячитесь, уважаемый друг, — он положил руку на плечо мандарина, — и простите беднягу. За вазу плачу я.
Он вынул кошелек и передал его старшему мастеру.
Мандарин оторопел от неожиданности. Рабочие кланялись д’Антреколлю до земли; бедняк, разбивший вазу, целовал край его рясы. Д’Антреколль увел мандарина под руку.
Так он завоевал себе друзей в живописной мастерской.
Глиняные коробки
Д’Антреколль писал длинное письмо своему начальнику, отцу Орри, в Париж. Там было описано все, что он видел на фарфоровых фабриках, одного только нехватало: как устроены печи и как обжигается в них посуда. Должно быть, обжиг был самым главным секретом, потому что мандарин не позволял д’Антреколлю входить во дворы, где были печи.
После случая в живописной мастерской Д’Антреколль однажды под вечер вошел в хижину того бедняка, который разбил вазу. Бедняк опять кланялся д’Антреколлю до земли и приказывал жене и детям целовать следы его ног. Он считал монаха своим спасителем.
— Слушай, — сказал Д’Антреколль, — я хочу посмотреть, как обжигают фарфор на фабриках.
Бедняк побледнел от испуга.
— Хорошо, — сказал он наконец, — будьте готовы, когда луна взойдет.
Вечером Д’Антреколль сидел на балконе своего домика. Над апельсинными деревьями всходила луна. Внезапно маленькая тень появилась на дорожке. Это был мальчишка в рваной рубашке.
— Идемте, господин, — зашептал он, — отец ждет вас у печи.
Они пошли не по улицам, уже запертым заставами, а через дворы и чужие огороды. Монаху приходилось подбирать рясу и перелезать через изгороди.
Все было тихо. Опять пылали огни печей.
У какой-то высокой стены мальчишка остановился и бросил за нее камешек. Тотчас же в самом низу стены зашуршали камни и открылась дыра. Мальчишка полез в нее на четвереньках, шепнув д’Антреколлю:
— Следуйте за мной, господин!
Пришлось почтенному монаху стать на коленки и по-собачьи лезть в дыру. Кррр-ах! — рукав рясы оставил лоскут на остром камне.
Во дворе его подхватили под руки и поставили на ноги. Он узнал своего знакомца, разбившего вазу.
В углу двора пылала печь. Высокая труба сыпала искры в темноту. Перед огненной топкой молчаливо двигались темные фигуры. Это истопники делали свое таинственное дело.
Во дворе было еще две печи. Они не топились. Из одной вынимали уже готовую посуду, а в другую ставили еще не обожженный фарфор.
Рабочие подвели д’Антреколля к этой печи.
Под навесом перед печью лежали круглые глиняные коробки из красной шершавой глины. Не обожженная, неблестящая, покрытая сероватыми красками посуда заключалась в эти коробки и в них ставилась в печь. Коробки не давали ей задымиться в огне, и благодаря им она нагревалась не сразу, а мало-помалу.
Маленькие чашки ставились по нескольку штук в каждую коробку. Для больших ваз были приготовлены целые столбики из коробок, поставленных одна на другую. Только нижняя коробка была с донышком, а остальные были просто глиняные круглые стенки, стоявшие одна на другой и слепленные вместе серой глиной.
Коробки с фарфором ставили в печь, заполняя ее до самого верха. Потом отверстие печи закладывали кирпичами и замуровывали глиной, оставив только внизу место для топки. Туда бросали большие охапки дров.
Д’Антреколль подошел к печи, которая горела уже восьмой день. Семь дней печь топили не очень жарко, а на восьмой подбрасывали дрова так, чтобы огонь становился очень сильным.
Дрова громко трещали, огонь выл в двадцатифутовой трубе, искры снопами сыпались в темноту. Силой огня и искусством прилежных мастеров хрупкая белая масса превращалась в печи в твердый блестящий фарфор.
В верху печи были проделаны маленькие окошечки, прикрытые черепками. Истопник влезал на печь, заглядывал в эти окошечки и железной палкой отодвигал крышку с верхней глиняной коробки. Отсветы огня прыгали по его лицу. Сквозь нестерпимый блеск он старался разглядеть фарфор.
Вначале фарфор накалялся докрасна, потом сиял желтым светом и наконец пылал ослепительным белым огнем. Тогда кончали топить.
Печь остывала двое суток, потом ее размуровывали и вынимали фарфор.
У третьей печи уже стояли твердые, сиявшие красками вазы и красные матовые чашки, похожие на коралл. При свете фонаря, висевшего на столбе, рабочие открывали одну коробку за другой и вынимали из них еще теплую посуду.
Д’Антреколль хотел видеть всё. Он тоже влез на печь, которая топилась, и заглянул в окошечко. Ослепительный блеск ударил ему в глаза. Обтерев рукой выступившие слезы, он опять приложил один глаз к окошечку.
