Китайская цивилизация - [64]

Сексуальный танец крестьянских праздников преобразился в мужской танец. Танцующий его человек отождествлял себя со Святым местом, где брал священные эмблемы; оно же одаривало его и животным, которое становится его эмблемой. В качестве центра предков он владеет священным местом, которое посещает под видом животного душа одного из предков и где он может добиться рождения сына. Но для того, чтобы вождь в ходе пляски полностью отождествил себя со своей эмблемой, для того, чтобы осуществился внутренний союз между ним и Святым местом, танец должно дополнить жертвоприношение. Жертвой становится супруга танцора. Лишь принося в жертву священному могуществу собственную жену, соединяется с ним вождь и становится его воплощением.

Как только хотят породить священную силу, становится необходима иерогамия. Она обретает полную действенность при условии соединения в себе антагонистических начал «инь» и «ян», которые в мире людей и в мире природы противостоят друг другу и чередуются, но оказываются при их соединении творческими силами. Когда вожди подкрепляли их господство не только внешним принципом своей власти – Святым местом, но еще и династическими талисманами – бубнами, треножниками и оружием, оказалось, что и изготовление царских атрибутов требует иерогамии.

Изготовление предметов из металла вообще было священным делом. Оно осуществлялось из сплавов различных металлов, из которых одни, как вообще все вещи, были наделены мужской, а другие – женской природой. Путем их соединения получались драгоценные предметы, могущество которых распространялось как на людей, так и на другие существа. В себе они несли начало вселенского согласия. Вот почему, лишь прибегая к брачным обрядам, можно было получить сплав металлов.

Мехи в плавильной мастерской приводились в движение юношами и девушками, причем их обязательно было поровну. Для того чтобы сплав получился, они отдавали свое дыхание, а значит, душу После того как плавка была получена, они благословляли металл, все сообща опрыскивая его водой. На месте вздутия металл считался мужским, там же, где возникала трещина, он был женским. Литейщик с этого момента знал, как браться за этот металл и как сочетать его различные антагонистические части для получения совершенного изделия. Начало совершенства было заложено в самом сотрудничестве между полами, из которых каждый привносил свою жизненную силу Для того чтобы задействовать мехи, требовалось не меньше трехсот юношей и столько же девушек. Число «триста» было высшим. Как и на деревенских праздниках, половые корпорации целиком посвящали себя священному делу.

Но соединение и сплав металлов можно было получить и в том случае, если работу совершали кузнец наедине с женой. Для этого им обоим следовало броситься в печь. Жертвоприношение целой семьи, если это семья вождя, не менее действенно, чем коллективные бракосочетания.

Впрочем, далеко не всегда в жертву приносили всю супружескую чету. Кузнец ограничивался тем, что отдавал божественной печи собственную жену. Но для того, чтобы этот экономический жест оказался все же достаточен, следовало допустить, что божество печи того же пола, что и сам кузнец. Бросаемая этому божеству женщина принималась им в супруги. Принесение ее в жертву воспринималось как бракосочетание с богом печи. Кузнец соединялся со своим покровителем путем своего рода сексуального общения, отдавая тому в жертву свою жену. Такой соединяющий обряд сохранял всю свою значимость иерогамического брака. Металл же, вытекающий через сток печи, всегда считался двуполым.

Боги обретают мужское обличье по мере того, как устанавливается мужское превосходство. То, что произошло с божественной печью, случалось и со Святыми местами.

В правление дома Хань, чтобы добиться правильного чередования времен года, ограничивались тем, что в нужное время бросали в воду двух духов засухи. Они представляли два начала – мужское и женское, Гэнфу (Пахаря) и Нюйба. Кроме того, могли принести в жертву куклы семьи земледельцев. А некогда феодальные владыки должны были платить своей особой. Они заслуживали власть лишь в том случае, если умели отождествить себя с антагонистическими силами, приносящими засуху или дожди. Им достаточно было отправиться жить в поле, где их жгло солнце, а по утрам покрывала роса, чтобы установить в самих себе и в природе совершенное равновесие. Однако же они предпочитали разоблачать колдуний. Тех заставляли танцевать до полного изнеможения. Если же засуха все-таки оказывалась слишком суровой, ей приносили в жертву, бросая в огонь, колдунью.

Колдуньи обладают добродетелью, делающей их могущественными. Источник их силы в том, что выглядят они такими худыми и истощенными. А ведь история и на самом деле изображает двух основателей царских династий, Тана Победоносного и Юя Великого, людьми тощими. Оба они начали свои царствования с того, что пожертвовали собой ради народного блага – один для того, чтобы остановить засуху, а второй – чтобы прекратить наводнение. Они состригли свои волосы и свои ногти и отдали в залог одному божеству. Таким же образом кузнецы, добиваясь сплава металлов, не бросаются сами в печь, а швыряют туда свои волосы и ногти. Этого было достаточно. Муж и жена так поступали вместе. Владея этими врученными двумя половинами супружеской пары залогами, божество оказывалось хозяином и самой четы, и ее второй природы, ибо, отдавая часть, человек отдавал все. Однако Юй Великий и Тан Победоносный отдавали себя целиком. Но бог принял лишь половину их жертвы. Они иссохли только наполовину. Вот почему Юй Великий припрыгивал, волоча в танце свою ногу. Он страдал гемофлегией. И «па» Юя было только половинкой сексуального танца. Была половинчатой и его самоотверженность. Полным могло бы быть только самопожертвование целой семьи, как у литейщиков, до тех пор, пока божество печи не обрело мужской характер. Тан посвятил себя Роще шелковиц (