Китай, Россия и Всечеловек - [55]
Уже мудрейший правитель Сётоку Тайси (574–622), сын императора Емэй и регент императрицы Суйко, воздвигавший в Японии буддийские храмы, начал свою «Конституцию из 17 статей» словами: «Почитайте Уравновешенность (Ва) и не действуйте наперекор». [220] Не только в человеческих отношениях, но и наперекор законам Природы, охраняемой богами-ками. Уравновешенность – свойство самих вещей, и потому избегайте раздоров, распрей, присущих неразвитому уму. [221] Собственно, уже первые, невидимые боги Таками-мусуби и Ками-но мусуби, явившиеся вслед за богом Священного Центра – Амэ-но Минака-нуси, приобщили японцев к Пути Равновесия. Само слово «му-суби» означает «завязь», «соединять концы». Священный Центр, как и положено, пребывал в покое, что дало возможность двум действующим богам заложить основы жизни на Земле и Небе. Благодаря Центру естественным образом соединялось предназначенное друг другу, чтобы сообща восходить к божественному духу. Так была заложена в сознании программа Троичности: помимо движения по горизонтали (туда-обратно – дзюн-гяку), восхождение по вертикали (касанэру), обусловленное правильным взаимодействием сторон. При этом последующее не отрицает предыдущее, а как бы подтверждает его, наращиваясь на ту же Основу. (Скажем, в поэзии это принцип «хонка-дори» – следования «изначальной песне».)
Действие этой модели сказалось на всех сферах жизни, и, естественно, на исконной вере японцев – Синто (Пути богов), обусловив его открытость, устремленность к Триединству (Небо-Земля-Человек). Закон Пути отрицает возможность существования одного за счет другого: инь-ян взаимопроницаемы. (Конечно, речь идет об идеальной модели, которая не всегда осуществляется в истории, но предопределяет ее направление.)
Закон Уравновешенности предполагает открытость, приятие другого. Японцы с доверием отнеслись к учениям китайских мудрецов, конфуцианству, даосизму. Синто соединилось с буддизмом Махаяны, пришедшим в Японию в VI веке: не утратив себя, обогатилось. Появилось понятие «Рёбу Синто»: «двуединое Синто» или Синто, открытое другому.
Конечно, были моменты противостояния, скажем, сторонников «возрожденного Синто», но в сущности Синто и буддизм настолько взаимопрониклись, что разделить их уже невозможно. Японский буддизм имеет синтоистский оттенок, и поныне синтоистские святилища прекрасно уживаются на одной территории с буддийскими храмами. Поэтому и говорят о религиозной терпимости японцев, не всегда отдавая себе отчет в том, что она обусловлена их традиционным мироощущением, верой в вездесущих богов-ками, наделивших этот мир божественным духом. Ничто не исчезает, все соотносится между собой, лишь принимает разные формы, то скрытую, то явную: и люди, и явления природы, и животные, и растения, и металлы, и минералы – все связано между собой. Что уж говорить об ушедших: мир тот не менее реален, чем этот. «Видимый и невидимый миры, – писал в свое время русский японист Е. Спальвин, – навсегда соединены бесчисленными узами взаимной необходимости… есть люди, верили японцы, которые одновременно являются богами… Большинство богов „века богов“ – это люди того времени». [222] Вера в мир невидимый как истинно-сущий прошла через всю культуру Японии, сохранилась до сих пор. Насколько эта вера укоренилась в сознании, свидетельствует и фильм Корээда Хирокадзэ «После жизни». Уйдя из этого мира, в атмосфере японской вежливости каждый может оставаться собой, заниматься любимым делом. (Можно вспомнить Хирата Ацутанэ (1776–1843), сторонника «возрожденного синто», уверенного в том, что истинная жизнь начинается лишь после смерти, а жизнь земная есть «временное пристанище».) По крайней мере, одно неотделимо от другого. О целостном характере японской культуры говорил в начале XX века знаток Японии Лафкадио Хэрн: «Неизмеримо выше стояла древнеяпонская культура, культура души, проникнутая радостным мужеством, простотой, самоотречением и умеренностью; выше были ее запросы счастья и ее этические стремления, глубже ее проникновенная вера. На Западе царило превосходство не этики, а интеллекта, изощренного в способах угнетения, уничтожения слабого сильным». [223]
Не удивительно, что истинный христианин У Тимура Кандзо (1861–1930) не утратил веру ни в синто, ни в буддизм. В 1916 году он писал: «Христианин же рад встречаться с добром в чем бы то ни было – в буддизме, конфуцианстве, даосизме. Его глаза восприимчивы к свету и отвращаются от тьмы. И когда христианин излучает Божественный свет, высвечивается все лучшее в мире». [224] (Не о том ли радел Вивека-нанда?) Японский христианин поражен тем, что происходит на Западе, превратившемся в арену борьбы всех против всех: «Неверующие противостоят христианству, римский католицизм – протестантизму, унитаризм – православию. Человечество раскинуло свои палатки: одна часть против другой, одна секция части против другой секции той же части. Кажая стремится извлечь пользу из ошибок и неудач другой. Не только отдельные люди не доверяют друг другу, но человечество в целом как порождение ехидны, человеконенавистники, потомки Каина!
