Китай на стыке тысячелетий - [25]

Низы тоже не дремали.

Уже в 1987 году опросы засвидетельствовали, что более половины молодых пекинцев утратили доверие к правительству, а почти три четверти опрошенных говорили о «недостаточности демократических свобод в стране».

С 1988 года начало разворачиваться широкое движение гражданского протеста.

Только в первой половине года было подано около 1000 заявок на проведение манифестаций; на промышленных предприятиях прошло почти пять десятков политических забастовок.

Летом того же 1988 года по Центральному телевидению Китая в прайм-тайм был показан шестисерийный документальный фильм «Элегия о Желтой реке».

Чтобы читатель понял: что это означает, пусть представит, как советское ЦТ в том же году показывает многосерийную постановку по «Архипелагу ГУЛАГ».

Идея «Элегии» была не столько в том, что социализм — это плохо (это считалось видимо, уже само собой разумеющееся).

Открыто провозглашалось ее изначальное убожество и неспособность к развитию. Чтобы добиться хоть какого-то прогресса, страна, по мнению авторов фильма, должна отбросить свое тысячелетнее наследие «неуместное в современном мире», срочно введя у себя свободомыслие, многопартийность и свободу слова. И, разумеется, отстранив КПК от власти.

Как написал позже один из западных аналитиков, «Более рискованного, взрывного, и противоречивого сгустка идей вообразить себе было невозможно».

Что характерно, руководство КПК, которому наши политологи потом задним числом припишут почти сверхчеловеческую прозорливость, умудрилось вообще не заметить этого фильма — его повторили еще несколько раз.

Итак — подсчитаем: в наличии имелось мощное движение за тотальную либерализацию всего и вся, кровавые национальные конфликты, разочарование значительной части общества в существующем строе, и экономические проблемы включая дефицит товаров (и это в рыночной экономике).

Наконец — два молодых динамичных лидера, соперничающих друг с другом, но одинаково жаждущих принять власть у прежнего руководства, и активно перестраивать страну — Чжао Цзыян и Ху Яобан (у последнего был даже тот самый ельцинский ореол безвинно обиженного).

Подведя итог — мы шли параллельными курсами, и КНР если и отставала от России, то ненамного.

И вряд ли кто-то решиться спорить, что итог из этих предпосылок вытекал тот же, что и у нас.

Но история как это и бывает, неожиданно сделала резкий поворот, застав всех — включая и участников — врасплох.

15 апреля 1989 года внезапно умирает Ху Яобан.

А 18 апреля первая студенческая манифестация появилась на площади Тяньаньмынь. Была она невелика — около 1000 человек. И одним из главных их требований была… отменить «несправедливое» постановление о снятии покойного с должности генсека КПК (так сказать, посмертно реабилитировать) и провести достойные похороны.

Одно это говорит — как надеялись противники существовавшего в Китае режима на этого человека. Не имею ввиду ничего такого — но представим, что будущий президент РФ по независящим от него причинам сходит с дистанции перед выборами депутатов РСФСР в том же году.

Прикиньте возможную реакцию нашей демократической общественности, и уже не кажется удивительным, что весть о смерти проштрафившегося партийного деятеля вывела на улицы тысячи, а потом и сотни тысяч.

(Это несравненно больше, нежели придут к «Белому дому» в августе 1991 года.)

Впрочем, первоначальные требования были быстро забыты, по мере ураганного роста числа демонстрантов.

Уже 20 апреля на площади собрались больше ста тысяч человек, и у властей осталась два выхода — либо применить масштабное насилие, либо вступить в переговоры.

Но правительство не сделало ни того ни другого, проявляя откровенную нерешительность, мало-помалу переходящую в растерянность.

А между тем ситуация осложнялась с каждым днем.

26 апреля — спустя 10 дней после начала событий — «Женьминь Жибао» объявила происходящее, в стандартных партийных формулировках, «откровенным покушении на власть», «заговором», «нарушением общественного порядка». Утверждалось, что «кучка людей» стремиться ввергнуть Китай в хаос, и «под демократическими лозунгами попирает законы демократии».

На фоне людского моря на площади, статья выглядела откровенным издевательством.

Это стало крупнейшей ошибкой властей — на следующий день на Тянаньмынь собралось уже более полумиллиона человек.

Раскол и растерянность в верхах, с каждым часом обострялись.

Чжао Цзыян в беседе с представителем Азиатского банка развития, сообщил, что необходимы переговоры с демонстрантами, и более того — что студенты требуют того же, что и само правительство — борьбы с коррупцией и демократизации.

Умному достаточно — Чжао Цзыян заявил о претензии на единоличную власть, и полное устранение прежнего руководства. (У нас ведь было также — молодой энергичный генсек против «геронтократов»).

Он же отдал приказ о том, чтобы информация о демонстрации появилась на Китайском ЦТ.

Тем временем на главной площади Пекина творилось нечто невообразимое. Люди, словно завороженные происходящим, втягивались в него, как будто и в самом деле имело место некое злое колдовство.

Сочувствие демонстрантам захватывало все новые слои общества. Сын одного из членов политбюро, прогулявшись на площадь, по возвращении заявил отцу: «Это — революция».