Китаб аль-Иттихад, или В поисках пентаграммы - [24]

«Узнаю речь Али Мансура, — одобрительно усмехнулся шейх, выслушав мой рассказ. — Мне кажется, я вижу этого человека. Странные нравы у людей Писания», — добавил он, имея в виду христиан. «Иса учил: не судите, да не судимы будете», — возразил я. Шейх с улыбкой кивнул. «Думаю, что причиной исчезновения вашего друга является его страсть к игре, — сказал он. — Вряд ли он мог покинуть привычную жизнь из–за женщины, для этого он слишком большой человек, несмотря на свое наружное легкомыслие. Мы наведем справки во всех известных нам игорных домах, а знаем мы очень много, можете мне поверить. Когда я что–либо выясню, я пришлю к вам верного человека».

Беседа была завершена. Я почтительно поклонился, шейх поднялся и проводил меня таким же поклоном. Выросший рядом привратник проводил меня до дверей и на прощанье еще раз поцеловал мою руку. «Ля хауле ва ля куватта илля билляах», — пробормотал я и уселся в паланкин. Вечером я встретился с друзьями в складском помещении, где мы содержали слона, так как в гостинице у стен могли быть уши. Я изложил результаты своей беседы с шейхом, и все погрузились в раздумье. «Что же делать? Неужели просто ждать?!» — спросил маркиз, натура которого не выносила бездействия. Ответить ему я не успел. У неплотно закрытых ворот склада послышались хрип, сдавленный стон и затем — стук падающего тела. Выхватив пистолет, я бросился к дверям, сбросил щеколду и рывком распахнул их. Моим глазам предстало распростертое ничком на земле тело рослого негра. Его белый дищдаш на спине быстро темнел от крови. Над телом присел на корточки тот самый мурид–привратник, который встретил меня в низаритской мечети. «Это был соглядатай зинджей, шейх», — промолвил мурид. По его странному взгляду, устремленному как бы сквозь меня, и по неестественному блеску глаз я понял, что передо мной хашишин–убийца, который выходит на дело, накурившись гашиша, придающего неутомимости в преследовании жертвы и дерзости в осуществлении казни. С хищной улыбкой мурид вытер кинжал о курчавые волосы мертвеца, затеи подхватил труп под мышки и поволок куда–то в темноту. «Оказывается, нас неплохо охраняют», — сказал я маркизу, который, как и я, подбежал к дверям с пистолетом в руке. «Не нравятся мне эти восточные хитрости, — мрачно ответил маркиз. — Я предпочитаю открытую схватку». «Не переживайте, маркиз! — легкомысленно вскричал Виктор. — Андрюха не даст нас в обиду! Андрюха зверь, он слов на ветер не бросает!» Я только покачал головой. В гостиницу мы вернулись, следуя по разным сторонам улиц и прикрывая друг друга. Правда, на свое прикрытие в лице Виктора я не слишком полагался, поскольку тот, как всегда, размышлял о чем–то своем и бормотал себе под нос стихи, а однажды заставил меня вздрогнуть, с лязгом выронив револьвер. Тем не менее все обошлось благополучно. В номере гостиницы, который я снял на двоих с Виктором, я уже заварил было чай, не доверяя это прислуге, и уставил столик восточными сладостями, как вдруг в номер постучали. У Виктора отвисла челюсть, я же с быстротой молнии выхватил пистолет и встал у дверного косяка. «Кто там?» — с напускной безмятежностью спросил Виктор по моему сигналу. «Это я, Хусайн, скажите хозяину», — послышался робкий голос за дверью, и я узнал моего глашатая. «Входи», — скомандовал я, открывая ударом ноги дверную задвижку и досылая одновременно патрон в патронник. Глашатай вошел, растерянно озираясь, с резной деревянной трубочкой в руке. Увидев направленное на него дуло, он испуганно шарахнулся. «Вам письмо, хозяин», — пролепетал он. Я пинком захлопнул дверь и выхватил у него футляр. «Разве я разрешал тебе приходить сюда? — спросил я грозно. — Кто передал тебе это письмо?» «Простите, хозяин, это была женщина. Она сказала мне, что дело очень срочное, речь идет о жизни и смерти». «А сколько тебе заплатили?» — спросил я с вкрадчивостью, не предвещавшей ничего хорошего. Глашатай упал на колени. «Я правоверный мусульманин и дорожу вечным блаженством, — как же я осмелюсь предать шейха Али?!» — возопил он. «Блаженный Хусайн, в честь которого ты назван, тоже погиб от рук мусульман, — заметил я. — Ну хорошо, я верю тебе, Хусайн. Ступай и впредь жди меня там, вде тебе указано». «Слушаю, шейх», — поклонился Хусайн и вышел, унося в молитвенно сжатых ладонях горсть золотых аббасидских динаров. Когда дверь за ним закрылась, я вскрыл футляр. «Женщина — это интересно, — оживился Виктор. — А что, послание тоже от женщины?» «Вынужден огорчить вас, друг мой», — сказал я, пробежав глазами текст. Виктор разочарованно зевнул и с головой закутался в одеяло. Он не знал, что я сказал неправду. На лучшей румийской бумаге изящной арабской вязью было выведено: «Достославному и вовеки блаженному шейху Али Мансуру от его покорной рабыни Айше. Если шейх соизволит посетить свою покорную рабыню в ее доме, то верный человек будет ждать его завтра на закате у моста Четырех слонов. Айше готова выполнить все желания своего повелителя». «Тронут, конечно, но только бездельники встречаются со всякой, которой вздумается написать им письмо», — пробурчал я. В нынешних же обстоятельствах верить подобным посланиям было сущим безумием. Вдруг из футляра что–то выпало на ковер. Нагнувшись, я поднял эту вещицу, оказавшуюся миниатюрным женским портретом. Когда я вгляделся в черты, изображенные на лазурном фоне, я вдруг почувствовал, что потолок и стены завертелись вокруг меня в безумной пляске и пол рванулся у меня из–под ног. Я очнулся оттого, что Виктор сунул мне в нос пузырек с нюхательной солью. «Андрюха, что с тобой?» — спрашивал он в тревоге. «Это она», — прошептал я. Ощущение счастья боролось во мне с суеверным ужасом. «Страшно впасть в руки Бога живого», — вспомнился мне, как когда–то Магистру, библейский стих. «Таваккальту илля–ллах», — посиневшими губами прошептал я. «Да кто — она? Дай–ка глянуть», — и Виктор вырвал портрет из моей ослабевшей ладони. В следующий миг он изумленно присвистнул. На портрете была изображена юная девушка с черными кудрями, в которых блестела золотая заколка в виде полумесяца, с матово–белой кожей и голубыми глазами, глядевшими мечтательно и чуть лукаво. «Что за черт? Откуда она здесь взялась?» — воскликнул Виктор, хорошо помнивший мои неудачные попытки ухаживать за дочерью астраханского губернатора. Он решил, что на портрете изображена именно эта бессердечная особа. Сходство и впрямь было разительным, но не меньше женщина на портрете походила на покойную Розалию. Именно Розалию, ее губы, руки, запах, я сразу же вспомнил, едва взглянул на портрет, вспомнил всем своим существом с такой остротой, что на миг потерял сознание. «Розалия», — прошептал я. Мне стало ясно: здесь нет никакого людского подвоха, если только сама судьба не решила расставить мне капкан. «Какая еще Розалия — та несчастная, которую вы любили в Тукумане? — осведомился Виктор. — Но ведь здесь изображена, если не ошибаюсь, та астраханская гордячка, которая испортила вам столько крови в России. Неужели же они так похожи?» «Если бы они не были так похожи, я никогда не смог бы полюбить Розалию. Все женщины, кроме той, мне безразличны, и только сходство с нею пробуждает любовь в моей душе». «Ну, это просто какая–то мистика, — заявил Виктор. — В той вашей астраханской знакомой ничего нет, кроме жестокосердия, дурацкого самодовольства и смазливой внешности, да и то не выходящей из ряда вон, — последнее, разумеется, мое личное мнение. Но уж если судьба подбрасывает какую–то замену, то надо ею пользоваться. Не могу понять одного — зачем вам понадобилось лгать старому другу?» «Вы не знаете Востока так, как я, Виктор, и не представляете себе, с какими опасностями здесь может быть сопряжена банальнейшая любовная интрижка, — отвечал я. — Не могу заставлять вас претерпевать все это вместе со мной». «Ничего, и не такое терпели, — возразил Виктор. — Ложимся спать, а утро вечера мудренее». Он набил рот рахат–лукумом, запил его чашкой крепчайшего чая и уснул сном праведника, едва коснувшись головой подушки. Я же никак не мог заснуть — неотвязные мучительно яркие воспоминания проносились в моем мозгу, заставляя вновь и вновь испытывать нежность, ярость, радость победы и боль утрат. Забылся сном я лишь около трех часов ночи. Однако очень скоро меня и даже Виктора разбудил душераздирающий вопль ужаса, раздавшийся этажом ниже. Мы наспех оделись и спустились туда.