Кит на заклание - [10]

Излагая свое мнение о современном Бюржо, дядя Берт не стеснялся в выражениях:

— Несчастные они сукины дети — эти рабочие с рыбозавода! Надрываются за какие-то вшивые деньги да еще считают, что им повезло. Но ты, сынок, послушай, что я тебе скажу: они же настоящие рабы, и больше ничего. Даже еще хуже рабов, потому что они, видишь ли, бла-го-дарны хозяину этой вонючей помойки и за счастье считают всю свою жизнь работать, чтобы накупить в магазине всякой дряни, которая нужна им, как рыбе ноги. Машины им понадобились, телевизоры! Канализация, подвесные моторы!.. А ты спроси у них, кто они такие? Да они и сами не знают! Они только знают, чего им хочется. А хочется им столько, что и свинье за год не сожрать. Они теперь стали не лучше, чем те скоты из Канады и из Америки! Весь мир готовы проглотить, только бы случай вышел. Вот тут-то они и подавятся, господи прости, своей же блевотиной захлебнутся! Я иной раз думаю — может, им самое место в сумасшедшем доме? Ведь что им хозяин скажет, то они и делают, как дети малые! А ему-то на них наплевать с высокой мачты. Помяни мое слово — все барахло, что они накупили, прахом пойдет, и в один прекрасный день они увидят, что им только и осталось глотки себе перерезать... [1]

Предпочитая держаться подальше от распространявшей зловоние пристани Фирби-Кова, я причалил в Шип-Доке и, отпустив Альберта охотиться на крыс среди сваленных на берегу отбросов, пошел меж неопрятными лачугами и хибарками по направлению к новенькому зданию почты, этакому олицетворению нового пути города Бюржо: квадратное, ультрасовременное, из кирпича, стекла и стали, оно пока не имело себе равных на всем Юго-западном побережье. Построили здание во время нашего отсутствия, и почтовое отделение переехало сюда из уютной, заставленной комнатки в одном из старых деревянных домов, где в течение тридцати лет все письма и посылки разбирал дядя Тед Бэнфилд.

Я понимал, что буду скучать по дяде Теду, которого заставили уйти на пенсию, когда открылась новая почта. Он знал о Юго-западном побережье больше, чем кто бы то ни было, и охотно делился своими знаниями. В холодные зимние дни я не раз пользовался его гостеприимством. Под натиском ледяного ветра путешествие от Мессерса до почты могло бы превратить в сосульку даже эскимоса, но зато старина Тед никогда не забывал пригласить гостя на кухню и сперва наливал ему стаканчик рома, а уж потом выдавал письма. У Теда всегда было приятно посидеть, потолковать с друзьями, узнать последние местные новости.

А современное ультрастерильное почтовое отделение, залитое светом флуоресцентных ламп и увешанное табличками вроде «Вход с собаками воспрещен», «Вытирайте ноги» и т. п., казалось местом малогостеприимным. Мне сразу захотелось поскорее убраться отсюда. Я с трудом узнал бледного, нервного юношу, молча выдавшего мне мою корреспонденцию. Это был сын Теда Бэнфилда.

Я вернулся в лодку и направился домой вокруг острова Эклипс — глубоким проливом, называемым Стимер-Ран. Я надеялся поглядеть на китов, но, очевидно, в этот ясный, тихий день они, как и двуногие рыболовы, ушли на промысел в море; во всяком случае, я их не видел.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Время от времени мы с Клэр ходили на почту, но вообще-то старались пореже бывать в восточных районах Бюржо. Мы считали, что живем в Мессерсе, и в Мессерсе нам было очень хорошо. Соседи — простые рыбаки, их жены и дети, жившие в аккуратных, тщательно отремонтированных домах на каменистом берегу небольшой, чистенькой бухточки, относились к нам по-дружески. Эти люди, как и поколения их предков, прожили здесь всю свою жизнь. На них пока почти не повлияли события, так резко изменившие характер жителей других районов Бюржо.

В первую же неделю после нашего возвращения большинство соседей пришли повидать нас, — пришли с самыми теплыми чувствами.

Одним из первых навестил нас Оуни Стикленд — одинокий, вечно грустный рыбак средних лет, один из немногих на побережье, кто все еще в одиночку выходит в море на плоскодонке. Оуни принес нам ведро свежей сельди. Он сообщил, что в прибрежных водах появились крупные косяки сельди и он с удовольствием будет приносить нам немного рыбы каждый день. Этим, в сущности, беседа и ограничилась. Оуни охотнее слушал, чем говорил. Он был добр, застенчив, мягок, до ужаса боялся нам помешать и довольствовался тем, что часами сидел у нас, не произнося ни слова и лишь изредка украдкой поглядывая на Клэр с выражением смиренного обожания.

Частым гостем у нас был и Симеон Баллар, моряк до мозга костей, наделенный грубоватыми чертами лица и мощным телосложением и, в противоположность Оуни, чрезвычайно разговорчивый. В былые времена Симеон объездил весь свет — с грузом соленой трески ходил на трехмачтовых шхунах в Карибское море, доставляя оттуда соль, черную патоку и ром, водил парусные и паровые суда в порты Южной Америки, Средиземного моря, бывал и на Балтике. На берегу ему тоже не приходилось сидеть без дела, ибо в семье у него было девятнадцать детей, и, за исключением двоих, всех их он вырастил и воспитал. Во время присоединения Ньюфаундленда к Канаде Баллар был еще в расцвете сил, но ходить в море ему с тех пор почти не доводилось.