Кисмет - [62]

— Во всем?

— Именно. Рассказала всё точно так, как сейчас вам. Пока я говорила, то начала осознавать, как дико это звучит. Я почувствовала себя такой дурой, что не смела взглянуть на нее, и по ходу дела стала извиняться. Потом я ощутила ее руку на своем плече. Джульетт засмеялась и заявила, что в этом нет ничего ужасного. И хотя большей несусветицы она в жизни не слышала, но это здорово и она польщена. Пообещала как-нибудь сходить со мной куда-нибудь. Я кивнула, согласилась и рискнула поднять на нее глаза. Ее рука еще лежала на моем плече, а лицо было совсем близко. И тогда я сделала это. Я поцеловала ее. Самое невероятное, что она не отшатнулась. На мгновение мы замерли, обе с открытыми глазами и не мигая…

Анна замолкает, только сейчас осознавая, что в этот момент ее история расходится с реальностью и она никогда не сможет рассказать коллегам, что произошло в действительности. Ведь всё это выдумка: она никогда не спала с девушкой.

— А потом?

— Потом, — говорит она, чувствуя, как заливается румянцем, когда начинает фантазировать, — потом это случилось.

— Прямо так сразу?

— Да, так сразу. Вряд ли нужно описывать все в красках.

— С ума сойти. И всего один раз?

— Ага. Через неделю прилетели мои подруги Зара и Джаз, мы взяли напрокат машину, поехали кататься по Йосемитскому парку, а потом — в Лос-Анджелес. Больше я с ней не виделась.

— Обалдеть, — произносит Майк. Бен выражает желание узнать все детали. Но все сидящие за столом пребывают под впечатлением, переглядываются с удовлетворенным видом. Пола извиняется за то, что назвала Анну самой гетеросексуальной девушкой в Лондоне, Майк подкалывает Полу, заявляя, что у той, возможно, есть шанс. Анна поднимает третью кружку, уже на треть пустую, отхлебывает и проглатывает, отхлебывает и проглатывает. Ей вновь начинает казаться, что она пудрит всем мозги, и всеобщие похвала и одобрение только усиливают возникшее чувство вины.

— А что такое «летрасет»? — интересуется Джессика.

Анна откидывается на стуле и невольно погружается в воспоминания: да, она поцеловала Джульетт. Потом одно бесконечно долгое мгновение они смотрели друг на друга. Затем внутри у Анны все похолодело, в животе привычно ёкнуло, как бывает на американских горках, когда вагонетка внезапно устремляется вверх — всё это слишком реально, слишком непредсказуемо. Не произнося ни слова, она встала с кровати, схватила сумку и выскочила из комнаты. Сбежала по ступенькам, вылетела из дома и бросилась прочь по улице. И, мучаясь от стыда, больше никогда не возвращалась в тот дом.

— Это что-то вроде «Волшебного экрана»?[21] — предполагает Майк.

— Нет, — возражает Пола, — это такой типа трафарет с буквами и цифрами.

— Этот типа трафарет называется трафаретом.

Анна ничего не слышит — ее поглощают воспоминания о ее побеге из комнаты Джульетт, об ощущении раскрывшейся внутри бездонной пропасти — точно такое мучило ее и на встрече с Томасом-72, и вчера, когда она шла на свидание с Джеффом. Она всегда считала, что такую реакцию на опасность вызвала у нее смерть отца, что именно эта трагедия сделала ее осмотрительной и заставила избегать ситуаций, которые могут привести к катастрофе. Но та история с Джульетт случилась за несколько месяцев до его кончины. И повода испугаться чего-либо у Анна не было — ей совершенно нечего было терять, и девушка, сближения с которой она желала с неизведанной раньше страстью, находилась рядом. И все же она сбежала.

— Анна, так что же это?

— Что? Извините.

— Летрасет.

— Это… такой лист бумаги, напоминающий пластик, с навощенными буквами, которые можно перевести куда-нибудь, например потерев по ним монетой.

— Поздравляю, ты выиграла еще одну пинту. Ну что, повторим?

Анна говорит, что ей, наверно, надо идти, и смотрит на часы: 19:04.

— Черт! — восклицает она. — Мне надо убегать прямо сейчас.

Люди за столом двигаются. Анна, едва не укладываясь на колени Бена, выхватывает из-под стола свою сумку, встает и, протискиваясь к выходу, торопливо прощается с коллегами, извиняется за то, что рассказала такую долгую и странную историю, а теперь бросает их в баре. Все одновременно, перекрывая друг друга, кричат что-то в ответ, но реагировать на это уже нет времени. Девушка машет всем рукой, отходит от столика и выбегает через дверь. Темнеющая улица забита остановившимся транспортом, и Анна идет до самой Дин-стрит, где замечает свободное такси.

— Килберн, — садясь в машину, говорит она. — Как можно быстрее.

Таксист делает разворот в три приема и на улочке с односторонним движением набирает скорость, но на Олд-Комптон-стрит попадает в другую пробку; компании подгулявших пешеходов обтекают машину, как река валун.

— Час пик, — вздыхает водитель.

Анна смотрит в телефон: два пропущенных вызова от Пита и эсэмэска с вопросом, где она. На вопрос девушка не отвечает, но пишет, что уже едет, потом усаживается поудобнее и ощущает на лице теплое дуновение от печки. Вскоре дорога освобождается, и они проезжают до Тоттенхэм-Корт-роуд — оранжевое сияние натриевых фонарей пронизывает кабину шпагами света. Но затем водитель сворачивает с магистральной дороги, и Анна съеживается, когда такси проезжает по Грейт-Портленд-стрит, мимо белого забора и живой изгороди с восковыми листьями. Ей неловко вспоминать, как накануне вечером она стояла здесь пьяная вдрабадан и жалела отца. Как это нелепо — жалеть того, чьей единственной целью было жить без лицемерия, кто шел дорогой своих желаний независимо от того, что думали окружающие. А сама она никогда не следовала зову сердца. Никогда не осуществляла вовремя свои замыслы. Не стала спать с Томасом-72. Не решилась даже провести ночь с Джульетт. Ей всегда недоставало смелости жить так, как хочется, и она осуждает людей вроде отца за легкомысленность и инфантильность, потому что это легче, чем признать себя трусихой. При этой мысли воображение живо рисует ей Джеффа, стоящего под табло на вокзале, и этот образ объединяется с полузабытым сном об отце, с прыжком в бассейн в Сомерсет-хаусе, с прерванным поцелуем Джульетт, с неизвестным человеком у багажной карусели. Анна, должно быть, погрузилась в забытье — она возвращается к реальности, только стукнувшись о дверцу такси при повороте на Килберн-Хай-роуд. Мгновение спустя машина тормозит около ее дома. Два выходящих на улицу окна квартиры тускло освещены, словно это вход в пещеру с горящим в глубине очагом; когда Анна открывает дверь, то удивляется, как темно и тихо внутри. Она поднимается по лестнице. Ступеней почти не видно, а единственные звуки — цоканье ее каблуков и биение сердца. На площадке она поворачивается к гостиной — по краям дверного проема, подобно солнечным лучам во время полного затмения светила, пробивается бледный свет. Анна делает один, два, три шага и входит в комнату; это все равно как шагнуть с порога в штормовой океан.