Кислый виноград. Исследование провалов рациональности - [41]

Согласно Зиновьеву, советский режим одновременно и всесилен, и бессилен: всесилен благодаря власти уничтожать и блокировать любое действие, бессилен – из-за неспособности строить и создавать[197]. (Здесь возможно логическое противоречие, так как некоторые из причин, обсуждаемых далее, которые объясняют неспособность строить, в то же время уменьшают деструктивность режима.) Фундаментальный принцип режима: «Тот, кто собирается перестраивать, ничего не перестраивает, перестраивает лишь тот, кто заранее не собирался это делать»[198]. Эта формулировка вводит в заблуждение и несколько двусмысленна. Она вводит в заблуждение, поскольку в другом месте Зиновьев пишет, что не исключает, будто бы люди, которые хотят что-то перестроить, что-то перестраивают – но они не перестраивают то, что намеревались перестроить. Согласно его памятной фразе, советские институты воплощают не решение проблем, а результат поиска решений[199]. И было бы вполне в его духе добавить, что институт, который действительно возник как решение проблемы, мог появиться лишь нестандартным образом (11.3). Процитированная формулировка тоже двусмысленна, поскольку неясно, не следует ли читать «не собирался это делать» как «собирался этого не делать». Поскольку творчество Зиновьева как логика и сатирика вращается вокруг подобного различия, маловероятно, что он не обратил на это внимания, когда писал. Другая его работа указывает на соответствие второго прочтения его намерениям: люди, желающие сохранить базовые структуры общества, на самом деле являются агентами перемен. Точнее говоря, Зиновьев утверждает, что попытка сохранить общество повлечет за собой регресс к «третьему крепостному праву»[200].

Более того, Зиновьев подсказывает, что это ироническая иллюстрация принципа отрицания отрицания – при условии что мы понимаем отрицание во внешнем смысле, то есть в том смысле, что оно просто отменяется, как только итерируется. Если отрицание понимается во внутреннем смысле, итерация не приведет нас обратно в исходную точку. Даже допустив, что переход от крепостного права к коммунизму был намеренным, возвращение к крепостному праву может произойти только стихийно или случайно. Революция, направленная против революции, направленной против Х, никогда не приводит нас обратно к Х[201]. Вопреки вербальной симметрии контрреволюции – вовсе не обратные операции над предшествующими революциями. Если бы это было так, конечное состояние контрреволюции было бы ситуацией, в которой становится возможной новая революция, тогда как цель контрреволюции заключается в том, чтобы сделать революцию невозможной. Дореволюционная ситуация – по сути своей побочный продукт. В более общем смысле это выполняется для всех попыток вернуть или сымитировать более раннее состояние, существенный компонент которого – отсутствие осознания того, что за ним последует. Дореволюционная Франция была не просто Францией перед революцией, но Францией, в которой не было самого понятия революции[202]. Точно так же, хотя советские лидеры могли маленькими шажками подвести страну к дореволюционной ситуации, никто не мог бы признать ее таковой, прежде чем процесс не зайдет слишком далеко.

Наиглавнейшая причина, по которой советские лидеры были неспособны достичь своих целей, состоит в отсутствии надежной информации. Классическую формулировку всесилия в сочетании с бессилием, характерных в этом отношении для деспотизма, дал Токвиль: «Монарх в какой-то момент может наказать всех, допустивших нарушения закона, если он это обнаружит; правда, ему не придется поздравить себя с тем, что он обнаружил все преступления, которые подлежат наказанию»[203]. В Советском Союзе надежной информации просто не существует, а если она и есть, то нет надежных способов отличить надежную информацию от ненадежной. Недостаток системы заключается в том, что все поступки обычно незамедлительно приобретают политическое значение, а значит, информация вырождается в осведомительство и потому становится бесполезной для целей планирования. Или же предлагается информация, которую, как считает информант, хотят услышать вышестоящие лица, даже если они настаивают на желании узнать информацию о мире, как он есть, а не каким хотели бы его видеть. Традиция наказания или, по крайней мере, ненаграждения гонца, принесшего плохие вести, въелась слишком глубоко, чтобы подобные требования воспринимались всерьез. И КГБ, и Госплан страдают от этого в равной степени. Возьмем еще одно общество советского типа: невозможно поверить, что зарубежные представители говорят лидерам Северной Кореи, в какое дурацкое положение они себя ставят, когда публикуют в западной прессе самодовольную рекламу самих себя на целый разворот.

Среди других препятствий, встающих на пути разумного и намеренного действия, Зиновьев упоминает склонность полагать, будто бы любая важная проблема должна быть сложной[204]. Проблемы – источник власти бюрократии, а не барьер, который можно взять с минимальным допуском. Существует даже распространенная тенденция формулировать проблемы так, чтобы они подстраивались под политически осуществимые решения, а не наоборот. Если ставится цель сокращения преступности, оперативно определяемого как максимизация соотношения между раскрытыми и совершенными преступлениями, тогда в интересах власти арестовывать как можно больше невинных людей, а затем признавать их виновными в выдуманных преступлениях, поскольку каждый человек будет увеличивать максиманд