Кира Георгиевна - [8]

Но едва Юрочка занял свою обычную позицию, в мастерскую вбежала курносая Люська, соседская девчонка, вечно болтавшаяся во дворе.

– Тетя Кира, вас дядька какой-то спрашивает.

– Какой дядька?

– Откуда я знаю? С усами такой.

– Ну и пусть зайдет.

– А он сказал, чтоб вы во двор вышли.

– Вот еще… – Кира Георгиевна, спустившись с лестницы, влезала в комбинезон и путалась в штанине. – Делать мне нечего. Пусть сюда идет.

Люська убежала.

Через минуту хлопнула дверь в сенях.

– Можно?

В мастерскую вошел немолодой человек в гимнастерке, в сапогах, высокий, седоватый, с усами вроде чапаевских. Вошел и остановился в дверях.

Кира Георгиевна, справившись наконец со штаниной, обернулась. Несколько секунд оба молча смотрели друг на друга. Потом Кира Георгиевна сказала как-то медленно, с паузой:

– Усы… Зачем усы?

Человек улыбнулся.

– Для красоты. Усы украшают мужчину. – Он сделал несколько шагов вперед. – Здравствуй.

– Здравствуй. – Кира Георгиевна пожала протянутую руку и вдруг села на диван.

Человек медленно осмотрел мастерскую. Мимоходом оценивающе взглянул на Юрочку.

– Знакомьтесь, – сказала Кира Георгиевна. – Юра… Вадим Петрович…

Они пожали друг другу руки, крепко, по-мужски, может быть, даже несколько крепче, чем надо.

Кира Георгиевна встала и, зачем-то свернув валявшееся на диване полотенце, положила его на подоконник.

– На этом мы сегодня кончим, – сказала она.

– До четверга? – спросил Юрочка.

– Ага, до четверга. – Кира Георгиевна наморщила брови и, точно соображая что-то, посмотрела на него. – Или нет… Позвони мне в среду вечером… Часиков так в одиннадцать.

– Ладно.

Юрочка кивнул незнакомцу – тот ответил тем же – и вышел.

В среду вечером Юрочка трижды звонил Кире Георгиевне, но два раза никто к телефону не подошел, а на третий ответил Николай Иванович.

– Не знаю, Юрочка, где она, – сказал он. – Растворилась где-то. И записки не оставила. Позвони-ка через часок.

Через час ее тоже не оказалось. Позже звонить было уже неловко.

На следующий день, в четверг, Юрочка был свободен и решил на всякий случай заглянуть в мастерскую.

Во дворе, как всегда, околачивалась соседская Люська.

– А там дядька живет, – сообщила она Юрочке. – Второй день уже.

Дядька, когда Юрочка вошел в мастерскую, стоял у окна и сбривал усы. На нем были трусы и старая, выцветшая, лопнувшая под мышкой майка.

– Очень хорошо, – сказал он, увидев Юрочку. – Подбреете мне шею.

Юра поздоровался.

– А Киры Георгиевны нет?

– Нет и не будет. Просила извиниться перед вами. У нее какое-то совещание.

– Совещание? – Юра удивился. Кира Георгиевна, насколько он знал, ни на какие совещания никогда не ходила.

– Так точно. Просила, чтоб вы ей вечерком позвонили. – Гость протянул бритву: – Прошу.

Пока Юрочка подбривал шею, они говорили о качестве бритв.

Потом гость вытерся одеколоном. Без усов он казался гораздо моложе.

– Вы завтракали? – спросил он, вытирая и складывая в коробочку безопасную бритву.

– Завтракал.

– Жаль.

– А что?

Гость наклонился и молча вынул из-под стола поллитровку.

– Может, за колбасой сбегать? – спросил Юрочка.

Гость засмеялся.

– Понятливый молодой человек! Не надо. Все есть. – Он развернул лежащий на столе сверток. Там оказались ветчина, сыр и банка с маринованными огурцами.

– Открой-ка ее, – он перешел вдруг на «ты», – а я тем временем о посуде позабочусь.

Посудой оказалась вазочка из-под цветов и бритвенный стаканчик.

– Тебя, значит, Юрой зовут? – сказал он, разливая водку. – И работаешь натурщиком?

Юрочка кивнул головой.

– Основная профессия?

– Нет, я электрик.

– Ну, это лучше. А меня зовут Вадим Петрович. Напоминаю, так как уверен, что ты уже забыл. Ну, пошли!

Они закусили ветчиной.

– Такие-то дела… А это, значит, под тряпками – ты? – Вадим Петрович кивнул в сторону скульптуры, обмотанной, как всегда, мокрыми тряпками.

– Я.

– Судя по всему, занимаешься боксом?

– Занимался.

– Почему в прошедшем времени?

– Да так как-то все… Не успеваешь. В армии было время, даже на соревнованиях выступал, а сейчас…

– Семья? – Вадим Петрович искоса посмотрел на Юрочку.

– Мать, сестра…

– Маленькая?

– Да как сказать, четырнадцать лет.

– Отца нет?

– Нет.

– Погиб на фронте?

– Нет, после войны уже. Попал в катастрофу. Шофером был.

– А мать работает?

– Нет. На пенсии. Больная совсем. Сердце, печень, плохо видит…

– Старенькая?

– Не очень. Пятьдесят пять. Скорее даже молодая.

– А братьев не было?

– Был старший. Погиб под Кенигсбергом.

Вадим Петрович налил опять.

– Ты прости, вроде анкету заполняю. Но для меня это как-то… Ну ладно, будь здоров.

Он выпил, поморщился, повертел бутылку за горлышко.

– Самый бы раз за второй сбегать. Но не будем. Не будем… Он пощупал пальцами верхнюю губу и улыбнулся, в первый раз за все время. – Странно как-то. Восемь лет усы носил. А до этого четыре года еще и бороду. Итого двенадцать…

– А может, все-таки сбегать? – спросил Юрочка. – Тут рукой подать, за углом.

– Нет, не надо. Хватит. Успеем еще. – Вадим Петрович похлопал по карману, вынул пачку сигарет. – В город не идешь?

– Могу и пойти. Только сначала давайте все-таки… – Юрочка скрылся в каморке и сразу же вернулся оттуда с бутылкой в руке. – Грамм двести тут есть.

Вадим Петрович хлопнул Юрочку по спине – рука у него оказалась тяжелая.