Кир - [9]
Страшный вопль раненого зверя вырвался из меня и кубарем прокатился по всему периметру каземата.
– Не орать, не люблю! – грозно осадила меня Надежда Авелевна.
Кажется, я все-таки закричал и задергался из последних сил, от чего пиджачок затрещал и расползся по швам – и я полетел в тартарары…
16
– Слава Богу, живой! – непривычно по-доброму прозвучал голос матери моей.
Едва я открыл глаза – она положила мне руку на грудь и попросила не волноваться, а тихо лежать, как лежу.
– Сынок, будешь жить! – интригующе пообещала она.
Между тем мое тело, казалось, кричало от боли – совсем как после смертельных сражений на берегу Сучара-ручья.
«Сынок… будешь… жить…» – повторял я про себя, почти осязая на вкус языком каждую буковку слова: ж-и-т-ь…
Неожиданно я обнаружил себя лежащим на матраце с подушкой (чего прежде со мной не случалось) и укрытым старой солдатской шинелью.
В воздухе витали запахи щей на сальце с обжаренным луком.
Поистине, мне снились сны – один фантастичней другого!
Наконец, в слабом утреннем свете, нечетко, на фоне решетки я различил мать мою, задумчиво что-то помешивающую ложкой в старом, помятом солдатском котелке времен Первой мировой войны.
– Вот доварю, и поешь! – наконец, долетел до меня шепоток, подобный ласковому дуновению ветерка.
Четыре насквозь прозаических слова – «вот!» «доварю!» «и!» «поешь!» – прозвучали сонетом.
Удивительные на слух слова: щец на сальце с поперченным лучком, капусткой квашенной, морковкой, лавровым листком и чесночком – протекали в меня, не встречая препятствий.
– Уж поверь, таких щец ты еще не едал! – стоя ко мне спиной, мелодекламировала она, призывно почмокивая губами.
– Ну чего, оклемался малец? – послышался хриплый, до боли знакомый голос.
– Не убили, спасибо, товарищ Каинова Надежда Авелевна! – процедила сквозь зубы мать моя.
И тут же мне вспомнились жуть и кошмар, пережитые мной этой ночью в Детской комнате № 13.
«Так то был не сон, и она мне не снилась, а существует!» – подумалось мне.
– Так били не до смерти, до полусмерти! – как будто расстроилась генерал.
– Гляди, если что! – погрозила ей мать моя.
– Как просила – так били! – как мне показалось, с обидой и некоторой толикой сожаления повторил хриплый женский голос.
– Не дай Бог помрет – ворочу с того света! – произнесла мать моя, впрочем, без пафоса.
– Немногих, однако, встречала оттуда! – заметила вскользь генерал.
– Тут случай такой… – начала было мать моя и умолкла. – Тут случай особый… – сказала и стихла; как будто утратила нить или забыла слова.
«О ком это они говорят? – безуспешно гадал я, взирая на женщин. – Неужели обо мне?»
– Да живой, говорила, не помер! – должно быть, заметив мой взгляд, обрадованно закричала Каинова Надежда Авелевна, на сей раз представшая в образе старшины сверхурочной службы Министерства внутренних дел СССР.
– Пробудился, сынок! – наконец, обернулась ко мне лицом…
17
О, лучше бы я не проснулся тогда и лучше бы мне было не видеть ужасный татарский нож, что торчал по самую рукоять в левом глазу матери моей!
Тут я заново, можно сказать, пережил поистине чудовищное убийство моего любимого друга Галимуллы и также необъяснимое ранение матери моей.
Какие-то факты я, может статься, и преувеличил.
К примеру, Детскую комнату № 13 я поначалу воспринял в Дантовом, если можно так выразиться, освещении – тогда как на деле она представляла собой типичную камеру пыток для провинившихся подростков.
Невероятная генерал Каинова Надежда Авелевна по пробуждении оказалась старшиной милиции и происходила, насколько я понял, из одних мест с матерью моей, а гигантский трон красного дерева, на котором она демонически доминировала, был обыкновенным крашеным стулом.
В остальном я, надеюсь, не отдалился от буквы документального повествования…
Кормили они меня в четыре руки – я едва успевал открывать рот.
Наконец, насытившись щами, я откинулся на подушку и зажмурил глаза.
Нож в левом глазу матери моей торчал, как упрек и напоминание о том, что мне хотелось забыть.
Я всего ожидал в ту минуту – только, однако же, не того, о чем она мне поведала…
18
Но прежде она проводила за дверь старшину-генерала и лишь потом, помолчав, завела леденящую разум историю…
19
«Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте!» – когда-то воскликнул великий Шекспир и повторился: есть!
Отсюда, из камеры датской тюрьмы, где я в муках и скорби пишу эти строки, он мне представляется милым романтиком, так и не изведавшим истинных, а не придуманных трагедий.
Скорее Данте – не Шекспир – живо вспоминался мне на всем протяжении материнского повествования:
«…Трехзевый Цербер, хищный и громадный, Собачьим лаем лает на народ,
Который вязнет в этой топи смрадной. Его глаза багровы, вздут живот,
Жир в черной бороде, когтисты руки; Он мучит души, кожу с мясом рвет.
А те под ливнем воют, словно суки; Прикрыть стараясь верхним нижний бок, Ворочаются в исступленье муки»…
Мне так все и виделось: разверстые небеса и падающие на землю громы и молнии, смерчи, ветра, ураганы, тайфуны, тонущие в сере и пепле города и веси, ревущий в беспамятстве скот и люди, тщетно молящие о пощаде…
20
Начала
Место действия: у фонтана случайных и роковых встреч, в парке нашей жизни. Ночь. Из гостей через парк возвращается семейная пара, Туся и Федор. Федор пьян, Туся тащит его на себе. Он укоряет ее, что она не понимает поэта Есенина и его, Федора.Тут же в парке нежно и пылко обнимаются двое влюбленных, Оличка и Лев Кошкин (Ассоциация со Львом Мышкиным из «Идиота» Ф.Достоевского.)Тут же обнаруживается муж Олички, Электромонтер. Оказывается, он ее выслеживаетТут же возникают три хулигана: они выясняют отношения из-за собаки.Персонажи вступают друг с другом в сложные, сущностные взаимоотношения, на фоне бытийного бреда и уличных драк пытаются докопаться до самого дна гамлетовских ям: как и для чего жить? Кого и за что любить? И т. д.
В первом акте между Мужчиной и Женщиной случилось все, или почти все, что вообще может случиться между мужчиной и женщиной.Но дальше они превратились в людей. С болями, страстями, проблемами.Он, достигнув физической близости с Нею, желает открыть Ей всю душу и открывает. Она, подарив Ему всю себя, не может понять, чего ему еще надо?..
Трагифарс для двух актеров. В трех частях. Старый профессор-литературовед, последователь Льва Толстого, собирается в поездку. Лезет в старый комод за носками, случайно находит пожелтевшее от времени любовное письмо, написанное его жене 50 лет назад. В то время, когда он был на войне, в то время, когда они потеряли единственного сына. Он оскорблен, Он требует от Нее объяснений, Он хочет уйти от Нее…
Ни сном ни духом не помышлял о судьбе литератора. Но в детстве однажды проиграл товарищу спор, элементарно не сумев написать четырех строчек в рифму. С тех пор, уже в споре с собой, он сочинял стихи, пьесы, романы. Бывало и легко, и трудно, и невыносимо. Но было – счастливо! Вот оно как получилось: проиграл спор, а выиграл Жизнь!
Шесть юных гандболисток — накануне важнейших соревнований. Тренер требует дисциплины, внимания и полной отдачи. Но разве можно думать о победе и работать на пределе, если в сердце — любовь, в голове — мысли о свадьбе, а где-то в солнечном сплетении — чудовищная ревность?Это история о человеческих взаимоотношениях, важном умении дружить и любить, о поиске смысла жизни и праве каждого выбирать свое счастье.
В одном из московских казино в бандитской разборке гибнет афророссиянин, белобрысый негр-гигант с васильковыми глазами. Перед смертью он успевает передать старому крупье-шулеру Джорджу Капутикяну Нечто Такое, что тот обязан любым образом доставить в Иерусалим… В то же самое время где-то в заоблачных высях тибетских гор пробуждается от медитаций монах Иннокентий и также держит путь в Святой Город… По дороге к Земле Обетованной движутся еще несколько заклятых родственников и неутомимых конкурентов в битве за право обладать Нечто Таким… Что же это за Нечто? Кому Оно предназначено? И кто окажется победителем в борьбе за Него?
Воспоминания о детстве в городе, которого уже нет. Современный Кокшетау мало чем напоминает тот старый добрый одноэтажный Кокчетав… Но память останется навсегда. «Застройка города была одноэтажная, улицы широкие прямые, обсаженные тополями. В палисадниках густо цвели сирень и желтая акация. Так бы городок и дремал еще лет пятьдесят…».
Рассказы в предлагаемом вниманию читателя сборнике освещают весьма актуальную сегодня тему межкультурной коммуникации в самых разных её аспектах: от особенностей любовно-романтических отношений между представителями различных культур до личных впечатлений автора от зарубежных встреч и поездок. А поскольку большинство текстов написано во время многочисленных и иногда весьма продолжительных перелётов автора, сборник так и называется «Полёт фантазии, фантазии в полёте».
Побывав в горах однажды, вы или безнадёжно заболеете ими, или навсегда останетесь к ним равнодушны. После первого знакомства с ними у автора появились симптомы горного синдрома, которые быстро развились и надолго закрепились. В итоге эмоции, пережитые в горах Испании, Греции, Швеции, России, и мысли, возникшие после походов, легли на бумагу, а чуть позже стали частью этого сборника очерков.
Спасение духовности в человеке и обществе, сохранение нравственной памяти народа, без которой не может быть национального и просто человеческого достоинства, — главная идея романа уральской писательницы.
Перед вами грустная, а порой, даже ужасающая история воспоминаний автора о реалиях белоруской армии, в которой ему «посчастливилось» побывать. Сюжет представлен в виде коротких, отрывистых заметок, охватывающих год службы в рядах вооружённых сил Республики Беларусь. Драма о переживаниях, раздумьях и злоключениях человека, оказавшегося в агрессивно-экстремальной среде.
Эта повесть или рассказ, или монолог — называйте, как хотите — не из тех, что дружелюбна к читателю. Она не отворит мягко ворота, окунув вас в пучины некой истории. Она, скорее, грубо толкнет вас в озеро и будет наблюдать, как вы плещетесь в попытках спастись. Перед глазами — пузырьки воздуха, что вы выдыхаете, принимая в легкие все новые и новые порции воды, увлекающей на дно…
Повести, вошедшие в эту книгу, если не «временных лет», то по крайней мере обыденного «безвременья», которое вполне сжимаемо до бумажного листа формата А4, связаны между собой. Но не героем, сюжетом или местом описываемых событий. Они связаны единым порывом, звучанием, подобно тому, как в оркестре столь не похожие друга на друга альт и тромбон, виолончель и клавесин каким-то немыслимым образом находят друг друга в общей на первый взгляд какофонии звуков. А еще повести связаны тем, что в каждой из них — взгляд внутрь самого себя, когда понятия «время» не существует и абсолютно не важна хронология.