Кир - [4]

Я тонул в них, не помнил себя и мало уже реагировал на крики: «добить огольца!» – и только мечтал вырваться из этого дурно пахнущего кошмара.

Наконец, мой мучитель схватил меня, ослепленного и беспомощного, за ногу, раскрутил между небом и землей, как дискобол раскручивает диск, и закинул подальше в подернутый тиной Сучара-ручей.

Плавать я не умел, и, понятно, меня потянуло на дно.

Все же я не сдавался и отчаянно барахтался.

Смеркалось уже, когда я кое-как выбрался на опустевший берег.

Брезжил рассвет, когда я добрался до дома.

– Ну вот я и дома! – сказал я себе, укрываясь газетами.

– Ну вот ты и дома! – почудилось мне во тьме…

9

После того памятного (увы, не последнего) поединка с Циклопом меня не однажды еще наскоро закидывали сырой землей или, в спешке, мусором, ветками хвои, не оставляя таблички или колышка для памяти.

Как-то я месяц (возможно, и три!) провалялся без памяти в заброшенном сарае.

Но всякий раз, приходя в себя, я возвращался домой – ползком или на четвереньках, сам или при помощи добрых людей.

Увы, мать моя ни разу меня не спасла, не утишила боль, не пожалела…

Когда я, случалось, заболевал – она не звала докторов, не спешила за лекарствами или пищей для подкрепления сил, но садилась на пол под Исайей и молча, не мигая, глядела на меня глазами цвета дождевой воды.

Гулять мы ходили не в ближний к нам парк с детскими игровыми площадками, аттракционами и прудами, а далеко, почти за город, к старому полуразрушенному вокзалу, где подолгу бродили в молчании по шпалам, дыша дымом и смрадом проносящихся мимо поездов; домой возвращались, минуя депо, стадион, психиатрическую лечебницу, дом культуры, кирпичный завод, наконец, кое-как перебирались по старой канализационной трубе на другой берег Сучара-ручья.

По стечению необъяснимых обстоятельств я, бывало, оказывался один на один с жутко несущимся на меня поездом или соскальзывал в речку с трубы и тонул.

И опять же случайный прохожий вытаскивал меня из воды или я сам из последних сил выбирался на берег.

Мать моя, повторюсь, ни разу меня не спасла…

10

Вопреки бытующему мнению, будто детство – счастливейшая пора нашей жизни, могу сказать, что не переживал периода более зависимого и унизительного.

Я не ведал родительской ласки, улыбок друзей, простых радостей… Я хронически голодал, одевался в рванье, тысячу раз был смертельно бит; моя гордость жестоко страдала от колких насмешек и злых пересудов, и я решительно не понимал, почему в моей жизни все именно так, а не как у других.

Счастливым то время не назовешь…

Но что не ломает – то, говорят, укрепляет!

Парадоксальным образом детство мое, полное аскетизма, обид и недоумения, не только меня не ослабило, но закалило и сделало практически неуязвимым.

К тринадцати годам я из болезненного заморыша превратился в стройного голубоглазого юношу с правильными чертами лица и непокорной копной русых волос.

Я мог пулей взлететь на тринадцатый этаж, подпрыгнуть и, как птица, зависнуть в поперечном шпагате, бесконечно долго простоять без помощи рук на голове, пробежать марафонскую дистанцию и не запыхаться, протаранить лбом стену в полтора кирпича (не бетонную!). Наконец, мне не было равных в кулачных боях.

До школы, на другой конец города, мы добирались пешком: час туда, час обратно.

Были школы поближе, но мать моя выбрала эту единственную оставшуюся только для мальчиков, без девочек.

По улицам мы продвигались гуськом – я тащился следом за ней на коротком собачьем поводке, жестко пристегнутом к ремню на штанах, с перевязанной стопкой тетрадок в руках (о портфеле, по тем временам, можно было только мечтать).

У чугунных ворот школы она отцепляла поводок, и мы наконец разлучались: она направлялась к засохшему ясеню, я – в свой класс.

Ритуал этот после уроков неукоснительно повторялся – только в обратном порядке…

Я одинаково хорошо успевал по литературе, химии или математике, но предпочтение все же отдавал истории с географией.

Однажды услышанное я запоминал навсегда – что избавляло меня от зубрежки.

Благодаря Большой Советской Энциклопедии я удерживал в памяти тысячи названий материков, островов, океанов, морей, рек и озер, гор, отрогов и плоскогорий, впадин и пустынь, знал наперечет названия малых и больших стран и городов мира, имел представление о значительных исторических событиях, случившихся со времен потопа и до наших дней.

Также, по мнению моих учителей, я обладал врожденными аналитическими способностями.

В самом деле, по отдельным деталям я моментально догадывался о механизме в целом.

Так, например, в первом классе, случайно увидев изображение мужских и женских половых органов, я немедленно сообразил, как они взаимодействуют (что впоследствии и подтвердилось!)…

Отчего-то не помню, когда я смеялся и смеялся ли я вообще.

Не то чтобы у меня отсутствовало чувство смешного – просто внешне оно не проявлялось.

Ровесники в классе интуитивно меня побаивались – чего еще можно ждать от неулыбчивого человечка!

Я и сам никого не пускал в мою жизнь.

Придя в школу и сев за парту, уже не вставал – разве что в туалет, когда становилось невмоготу.

Если кто-то со мной заговаривал, я обычно кивал в ответ либо мотал головой.