Кио ку мицу! Совершенно секретно - при опасности сжечь! - [47]

— Насколько я разбираюсь, перед нами китайские пехотинцы. Китайские саперы носят другую форму…

— Унесите! — приказал Итагаки.

На другой день он снова пригласил корреспондентов и показал им те же трупы, но уже переодетые в одежду китайских саперов. На щеке одного из них зияла рваная рана, и глаз был залит засохшей кровью…

Итагаки сказал корреспондентам:

— Господа, вы можете убедиться в наших мирных намерениях. В городе уже восстановлен порядок. Временно главой мукденского самоуправления назначен полковник Доихара, вскоре, как только позволят обстоятельства, этот пост снова займет китайский представитель…

Иностранные корреспонденты не могли знать о том, что произошло накануне, в той самой японской комендатуре, где они находились. Итагаки вызвал губернатора провинции Цзян Ши-и и распорядился:

— С сегодняшнего дня вы становитесь мэром города Мукдена и должны работать в содружестве с японскими властями.

Китаец заупрямился, отказался от предложенного поста.

— В таком случае подумайте, что вас больше устраивает… В камеру и строгий режим! — приказал он солдатам, которые доставили в комендатуру губернатора. Цзян Ши-и увели в камеру при комендатуре. Охранник приказал ему опуститься на колени и ударил его ногой в подбородок…

Разработанный план мукденского инцидента, предусмотренный во всех деталях, нарушался из-за упрямства китайского губернатора, и это вызывало раздражение Доихара. У него было много неотложных дел, и вот — на тебе! Приходится занимать еще пост городского головы.

А через месяц упорство Цзян Ши-и все-таки удалось сломить. Итагаки сам пришел в камеру, грозил, уговаривал. Цзян Ши-и предпочел стать мэром, чем голодать и валяться на грязной соломе в тюремной камере. Будущего мэра едва успели побрить, переодеть в свежий костюм и, худого, изможденного, доставили прямо из тюрьмы в зал, где происходила церемония возведения на пост нового мэра города. Цзян Ши-и растроганно говорил об оказанной ему чести, о любви к императорской Японии, дружбу с которой он будет крепить не покладая рук… В самый патетический момент, когда вспыхнули блицлампы и защелкали аппараты фотокорреспондентов, Цзян Ши-и не выдержал и упал в обморок…

Журналисты провели еще несколько дней в Мукдене, осматривали город. Полковник Итагаки готов был, казалось, сам превратиться в циновку под ногами гостей, лишь бы доставить им удовольствие. Журналисты поселились в отеле «Ямато» — в самом центре, на круглой площади, обедали в громадном банкетном зале с зелеными лепными потолками. В том же отеле на втором этаже, в бронированном, облицованном стальными плитами номере люкс, все еще жил генерал Тетекава. Но об этом — ни о броне под штукатуркой, заранее установленной на всякий непредвиденный случай, ни о Тетекава, прибывшем с секретной миссией, — журналистам не дано было знать. Они, превратившись в знатных туристов, осматривали город, побывали в храме императора Тайцзун, любовались его ступенями с вкрапленным в них золотым песком, горевшим желтым холодным блеском на осеннем солнце. Японцы совсем не случайно провезли журналистов мимо русского кладбища с часовней, сделанной в форме шлема древнего славянского витязя по проекту русского художника Рериха. Здесь находилось кладбище русских солдат, погибших в русско-японской войне. Сопровождавший экскурсию японец сказал:

— Мы чтим павших и возносим молитвы к небу за упокоение душ, покинувших тела этих солдат… Они наши братья! — И он молитвенно сложил руки.

Зорге подумал: «Какое ханжество! Убивать живых и уважать мертвых…»

Поездка в Мукден окончательно убедила Рихарда в том, что события в Маньчжурии имеют прямое отношение к России. Он сопоставлял различные факты, поступки, фразы, вплоть до разговора у стены русского кладбища, — зачем они говорят о братстве солдатских душ — здесь с русскими, там — с китайцами?… Для маскировки? Из ханжества? А история японских агрессий! Ее направленность на север… Рихард сделал существенный вывод: японская агрессия придвигается к советским границам. Именно об этом разведчик должен предупредить свою страну, уведомить о возросшей угрозе.

В Шанхае Рихард поспешил встретиться со своим другом Одзаки. Он жил в японском сеттльменте с женой и маленькой черноглазой дочуркой, Йоко, начинавшей лепетать и складывать первые забавные фразы. Рихард только раз был в его стареньком домике, в глухом переулке, куда не приходило солнце, в сопровождении Смедли и кого-то еще. Их встретила тогда Эйко, жена Одзаки, — нежная, миловидная японка с округлыми, приподнятыми бровями и маленьким, улыбчивым ротиком. Она казалась несколько выше Ходзуми, может быть потому, что носила высокую прическу — глянцевый черный валик высоко поднимался над чистым, без единой морщинки, лбом. Они мило провели вечер, наполненный шутками, смехом, разговорами об искусстве, о старине. Рихард уже знал трогательную историю бесконечно влюбленных друг в друга Ходзуми и Эйко. Эйко была женой старшего брата Одзаки. Тогда они жили еще на Тайване большой семьей, происходившей из старого, правда отдаленной ветви, знатного рода Токугава, но тем не менее глава семьи Хидетаро Одзаки владел почетной дворянской привилегией — носил меч и имел не только имя, но и фамилию. Он работал на Тайване редактором газеты, придерживался либеральных взглядов, сочетая их с уважением к старым обычаям. Детей старик Одзаки держал при себе, и, когда старший сын, Хонами, женился, невестка пришла в их семью. Ходзуми шел тогда двадцатый год, а Эйко было немногим больше. Старший брат отличался суровым характером — требовательным, почти деспотичным. Был настроен реакционно.