Кино, вино и домино - [64]

– Там нет вип-ложи, но там просто места для… для особых верующих… ну, которые внесли много денег на… на благотворительность! – задохнулась Галя Упырева от возмущения.

– А им билеты в отдельную ложу выписывают те, на кого деньги сдали? Или те, кому сдали? Или сам боженька? – продолжал Андрей Николаев.

– Пусть вип-верующая боженьке расскажет, как за юбку со мной ногами дралась! – радостно припомнила Вета. – Пусть про это расскажет своему исповеднику!

– Кончайте базар, – попытался остановить их Ашот Квирикян. – Каждый пишет, как он дышит! Каждый верит, как умеет!

– А вот я не умею, пусть меня Галя научит! Темный я! – Андрей Николаев выпрямился в полный рост, как для выступления, и откинул с лица длинные седые волосы. – Они там, на Рублевке, уже объехали весь мир, покатались на всех яхтах и самолетах, обожрались всех наркотиков, трахнули всех женщин, мужчин, трансвеститов, коз, овец, коз-трансвеститов, овец-трансвеститов… и теперь хотят, чтобы их перло с веры и благотворительности! Так пусть расскажет, как правильно переться с веры?!

– А я не стыжусь своих денег! – выкрикнула Галя.

– Фаина Раневская говорила: «Мне всегда было непонятно – люди стыдятся бедности и не стыдятся богатства», – поучительно вступила Печорина.

– Да они бы в жизни кресты не надели, если бы их Кремль за жопу не прищемил! – продолжал Андрей Николаев. – Посмотрите на них: все, что Кремлю нравится, – мы обожаем, все, что ему противно, – мы ненавидим. При этом чиновники в Кремле могут меняться, и даже режимы. Рублевка поспеет за любыми переменами!

– Он просто недопил сегодня! – громко объявила Галя.

– Да че с ней говорить? – махнул рукой Андрей Николаев. – Баба дура не потому, что дура, а потому, что баба…

– У него была трудная ночь, – мстительно заметила Олеся. – Надорвался на половой жизни с Квирикяном…

Все обернулись на Квирикяна, и тот подтвердил:

– Ужас! Мы с Куколкой его спасли. Николаев спал у нас на ковре. Убегал от поклонниц. Я вообще не понимаю, почему всегда ко мне? На прошлом фестивале Леонид Ярмольник ко мне убегал по балконам от Инги, на этом – Андрей Николаев. Что бы вы делали без армян?

– Не орите так! – попросила Дина. – Сулейманов звонит из больницы! Мне ничего из-за вас не слышно! Передает всем привет! Говорит, что завтра к закрытию фестиваля его обещали выписать!

– Уррррррааааа! – заорал автобус.

– Да не орите так, я ж ничего из-за вас не слышу! – взмолилась Дина.

– Я просила за него сегодня Мадонну! – торжественно объявила Наташа. – Это она сделала!

Как большинство рублевских теток, Наташа была эстрадно религиозной. Пользовалась только услугами священников, которым хорошо пожертвовала на церковь. О спасении души готова была говорить с таким же жаром, как о новой коллекции туфель.

Но когда батюшка велел поститься, увеличила пожертвования до такой цифры, что он с готовностью обменял пост на «послушание в виде уборки храма». Уборка заключалась в том, что Наташин водитель привозил туда дорогие цветы для украшения.

– Анекдот у меня! – закричал Андрей Николаев. – Лучше, чем про ежиков! Приехал бычара в храм. Положил в урну для подаяний сто баксов, выходит, садится в «бентли», тут, бах, в него КамАЗ въезжает. Лежит бычара живой под обломками, видит, как другой бычара выходит из «феррари» и тоже стольник в урну несет, и кричит ему: «Мужик, стой! Она не работает!»

Приехав в отель, Ольга прилегла и от усталости и перегрева заснула так, что пропустила два фильма, которые отметила в программе галочками. Проснулась от звонка Дины.

– Оль, я вот подумала: Сулейманов в больнице, может, ты проведешь ворк-шоп Бабушкина? Все-таки ты лицо официальное, не из киношников…

– Да ты что? Да кто я такая? Тут все звезды! Да я и не умею, я ж привыкла вести конференции, круглые столы, – испугалась Ольга, с трудом понимая спросонья, чего от нее хотят.

– Слушай, ну какая разница? Те же яйца, только вид сбоку! Только налей ему повидла, а то он последние годы какой-то обиженный. Я не могу никого больше попросить, артист будет думать, что это его творческий вечер – не заткнешь, а режиссеры только молодые. Им не по статусу! А ты – нейтральная полоса, выручи!

– Ну хорошо… Я попробую… Когда?

– Когда-когда, сейчас! Бегом давай!

– Дин, я упала и заснула. Ничего не соображаю. Дай хоть пятнадцать минут душ принять и накраситься. – Ольга уже не лежала, а бегала с телефоном по номеру, судорожно выкапывала в чемодане вечернее платье.

– Ладно. Они там уже собрались в зале, я навру, что итальянцы привезли на час свой документальный фильм, пусть сидят и смотрят! Без перевода! Переводить некому, Лерка, как и ты, свалилась спать замертво!

– А этот ваш Борюсик? Он же чешет по-итальянски, – посоветовала Ольга, открывая воду в душе.

– Какой же он наш? Он вообще как черт из табакерки. Зачем только Бабушкин с такими дело имеет? Пустой, противный, наглый. Всюду нос свой длинный сует, – пожаловалась Дина. – Господи, как же они меня все достали! Лизка еще смеяться может, а я уже как сдутый шарик. Все! Жду!

Ольга запрыгнула в душ. Дину было жалко. Она была такая Афина Паллада, красивая, жесткая, собранная. И ранимая, как все собранные и жесткие. И если уж жаловалась, значит, по ней поездили катком. Лиза – наоборот. Как говорил Ольгин сын, «Мечта любого мужика – сисястая блондинка». Еще и хохотушка.