КИНФ, БЛУЖДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ. КНИГА ПЕРВАЯ: ПЛЕЯДА ЭШЕБИИ - [10]

Но даже это великолепие не могло зажечь улыбки на лице Тийны; и не хватило бы богатства всей страны, чтоб оплатить её радости. А потому, сорвав покрывало, принцесса ринулась к зеркалу и со слезами на глазах смотрела на себя в ярком свете факелов по бокам от темной резной рамы.

Левую щеку красавицы Тийны искорежил жуткий багровый шрам, мерзкий и рваный, неровный, отчего щека стянулась и перекосилась; и это зрелище наводило смертную тоску на принцессу.

Этим шрамом наградил её когда-то давно Дракон, тот, которого отец её жег в подвале. Неизвестно, как дознались драконьи приемыши о том, где он, но они дознались, и выпустили его. И он улетел (Но обещал вернуться. Милый, милый…). И вернулся – да не один, с войсками, и пожег их с отцом замок. А её, юную красавицу, перепуганную, полузатоптанную, в разорванном платье, с порванным ухом (зацепилась где-то серьгой, да там её и оставила), со всклоченными волосами поймали окружившие замок воины, и отдали на суд своему господину.

Он ухватил её своей стальной лапой, и навек запомнила она блеск безумных глаз его, жаждущих крови.

- Что, страшно умирать? – прошипел он. – Молода, красива, гореть не хочется… Куда только подевалась твоя надменная жестокость? Подлое ты существо, самое подлое.

И он острым когтем – тем, что обычно рисуют Драконы знак свой на запястьях любимых принцев, даря им каплю своей крови, – распорол ей лицо, и вздрогнула горящая равнина от крика её, и затрещали волосы на её горящей голове. А он кинул её на землю и улетел.

Молодой был Дракон, злой. Старый бы просто убил.

Колдуньи, у которых училась Тийна, вылечили голову её, и отросли заново волосы, но вот шрам, начертанный Драконом, ни одна из них заговорить не смогла.

И стой поры ни один мужчина не смотрит на Тийну; хоть и прекрасны глаза её, и вьются, словно вешние ручьи, сбегающие с гор, её черные кудри, рассыпавшиеся по плечам, и нос словно выточен искусным резчиком, и губы, словно спелые вишни – нет, никто не смотрит на неё. Потому что ни для кого не секрет, отчего носит принцесса Тийна черные вуали. И этим попрекает её Чет – знает он, как легко влюбляется дочь его, погибая в этом чувстве, и как косо смотрят на неё воины, считая уродом.

А Шут…

Это был тот человек, в которого влюблялась каждая женщина, и служанки с кухни, и наложницы из гарема. И каждую не обходил он вниманием: служанок щипал за бока, наложниц страстно ласкал и целовал, прижав где-нибудь в темном уголке.

И лишь Тийну избегал; не заговаривал с ней лишний раз, не смотрел в её сторону. Легко она влюбилась в него – и как было не полюбить такого красавца! Хорошо сложен, строен, красив лицом, смел, остер на язык и весел – а уж что рассказывали бесстыжие наложницы о нем, вечером оставаясь одни в своих покоях!

И, к тому же, он был родовит.

Порода чувствовалась во всем: в посадке головы, в тонком гордом профиле, в форме рук и ног… мучительно кусала губы Тийна, со слезами рассматривая себя в зеркало, поминала жуткими ругательствами Дракона, и думала – ну, отчего же не смотрит на неё Шут?! Ведь даже одноглазую посудомойку он не далее, чем вчера, на кухне осыпал комплиментами, не побрезговал… чем же нехороша для него принцесса?

Об этом и спросила она его, потеряв от любви голову и остатки гордости.

Холодно поглядел он на неё. Равнодушны были его зеленые глаза.

- Принцесса? – переспросил он. – Что-то не вижу я тут принцессы. И дело не в твоем шраме, поверь. Ты, прости уж меня, просто хорошенькая замарашка из варваров, которую слегка отмыли и нацепили тряпок покрасивее, но ни эти тряпки, ни дорогие побрякушки не сделали тебя принцессой. Ты грубая и невоспитанная, злая, как голодная собака, пинаешь ногами слуг и выражаешься такими словами, которых не услышишь даже в казарме у солдат. Ни разу я не видел и тени нежности в твоем лице, даже своих верных псов ты со злобой гонишь прочь, когда они выпрашивают у тебя кость со стола. Нет в тебе ни женского лукавства, ни загадки, ни прелести. Только глупое, ни на чем не основанное высокомерие. С тобою не хочется говорить, потому что все твои разговоры – либо болтливая похвальба, либо злоба, полная ядовитой желчи. Нет в тебе и королевского величия, достоинства, которое украшало бы тебя больше, чем все эти никчемные побрякушки, и не будет, как ты ни пыжься. Чем ты хочешь понравиться мне? Да еще и этот шрам. Он не самое уродливое, что я видел на свете, но, думается мне, что заработала ты его не от большого ума. Так зачем мне злая, грубая, глупая, невежественная и уродливая баба?

Так ответил Шут; и крепко запомнила это ответ Тийна, и возненавидела Шута так же пылко, как любила.

Ибо есть на свете женщины, которые могут быть только врагами, и не могут этого изменить никак.

Крепко выругавшись, швырнула Тийна в зеркало тяжелый браслет, но зеркало лишь загудело в ответ. Оно был из бронзы.

Синей тенью метнулась принцесса к звездным занавесям, и, отдернув их, оказалась перед белым мраморным пьедесталом, укрытым тончайшей черной тканью. Сорвав покрывало, она на секунду зажмурилась от яркого голубого света, хлынувшего от кристалла величиной с кошачью голову, круглого, тщательно ограненного чьей-то трудолюбивой рукой. Бережно взяв его в ладони, она почувствовала, как его волшебное тепло пропитывает ей кожу, и спросила: