Ким - [35]

— А мое к тебе. Но как мог я знать, что Красный Бык приведет меня к этому!

Лама снова прикрыл лицо шапкой и нервно застучал четками. Ким присел на корточки рядом с ним и ухватился рукой за одну из складок его одежды.

— Итак, установлено, что мальчик сахиб? — продолжал лама глухо. — Такой же сахиб, как тот, кто хранит священные изображения в Доме Чудес? — Лама видел мало белых людей. Казалось он повторял урок. — Если так, ему не следует поступать иначе, чем поступают сахибы. Он должен вернуться к своим сородичам.

— На один день и ночь и еще на день, — убеждал его Ким.

— Нет, это тебе не удастся! — отец Виктор заметил, что Ким подвигается к выходу, и здоровенной ногой преградил ему путь.

— Я не понимаю обычаев белых людей. Жрец священных изображений в лахорском Доме Чудес был учтивее этого тощего жреца. Мальчика у меня отнимут, ученика моего сделают сахибом. Горе мне, как найду я свою Реку?! А у них есть ученики? Спроси.

— Он говорит, он очень огорчен тем, что теперь уже никогда не найдет своей Реки. Он говорит: почему у вас нет учеников и почему вы не перестаете надоедать ему? Он хочет отмыться от своих грехов.

Ни Бенет, ни отец Виктор не нашли подходящего ответа. Расстроенный огорчением ламы, Ким сказал по-английски:

— Я думаю, что если вы меня теперь отпустите, мы тихонько уйдем и ничего не украдем. Мы будем искать эту Реку, как искали ее перед тем, как меня поймали. Лучше бы мне не появляться здесь и не видеть этого Красного Быка. Не хочу я этого.

— Ты сделал самое лучшее, что мог сделать для себя, молодой человек, — промолвил Бенет.

— Господи боже мой, прямо не знаю, чем его утешить, — заговорил отец Виктор, внимательно глядя на ламу. — Он не должен уводить с собой мальчика, и все же он — хороший человек. Я уверен, что он хороший человек. Бенет, если вы дадите ему эту рупию, он проклянет вас всего, с головы до ног!

Они молчали... три... пять полных минут. Потом лама поднял голову и стал смотреть куда-то поверх их, в пространство и пустоту.

— И это я, идущий по Пути, — сказал он с горечью. — Грех мой и возмездие мне. Я заставил себя поверить, — ибо вижу теперь, то был просто самообман, — что ты был послан мне в моем Искании. Поэтому сердце мое потянулось к тебе за твое милосердие и твою учтивость и мудрость твоих малых лет. Но те, что следуют по Пути, не должны допускать в себе огонь какого-либо желания или привязанности, ибо все это иллюзии. Как сказано... — Он процитировал древний китайский текст, добавил к нему второй и подкрепил их третьим. — Я свернул с Пути в сторону, мой чела. Ты в этом не виновен. Я наслаждался лицезрением жизни, лицезрением новых людей на дорогах и тем, как радовался ты, видя все это. Мне было приятно с тобой, мне, который должен был думать о своем Искании, только об Искании. Теперь я огорчен, что тебя отбирают у меня и что Река моя далеко. Это потому, что я нарушил закон.

— Да сгинут силы тьмы! — произнес отец Виктор. Умудренный опытом на исповеди, он по каждой фразе догадывался о страдании ламы.

— Я вижу теперь, что в знаке Красного Быка было указание не только тебе, но и мне. Всякое желание окрашено красным цветом, но всякое желание — зло. Я совершу покаяние и один найду мою Реку.

— Во всяком случае вернись к женщине из Кулу, — сказал Ким, — не то заблудишься на дорогах. Она будет тебя кормить, пока я не прибегу к тебе.

Лама помахал рукой, давая понять, что он вынес окончательное решение.

— Ну, — обратился он к Киму, и голос его изменился, — а что они сделают с тобой? Быть может, приобретая заслугу, я, по крайней мере, смогу искупить зло, совершенное в прошлом.

— Они хотят сделать меня сахибом... думаю, что это им не удастся. Послезавтра я вернусь. Не горюй!

— Каким сахибом? Таким, как этот или тот человек? — Он показал на отца Виктора. — Таким, каких я видел сегодня вечером, таким, как люди, носящие мечи и тяжело ступающие?

— Может быть.

— Это нехорошо. Эти люди повинуются желанию и приходят к пустоте. Ты не должен стать таким, как они.

— Жрец из Амбалы говорил, что звезда моя означает войну, — перебил его Ким. — Я спрошу этих дураков... Впрочем, право, не стоит. Нынче же ночью я убегу, ведь все, что я хотел, — это видеть новое.

Ким задал отцу Виктору два или три вопроса по-английски и перевел ламе ответы. Затем сказал:

— Он говорит: вы отнимаете его у меня, а сами не можете сказать, кем вы его сделаете. Он говорит: скажите мне это раньше, чем я уйду, ибо воспитать ребенка дело немалое.

— Тебя отправят в школу. А там видно будет. Кимбол, я полагаю, тебе хочется стать солдатом?

— Гора-лог[29]! Не-ет! Не-ет! — Ким яростно затряс головой.

Ничто не привлекало его в муштре и дисциплине. — Я не хочу быть солдатом.

— Ты будешь тем, кем тебе прикажут быть, — сказал Бенет, — и ты должен чувствовать благодарность за то, что мы собираемся тебе помочь.

Ким сострадательно улыбнулся. Если эти люди воображают, что он будет делать то, что ему не нравится, тем лучше.

Снова наступило продолжительное молчание. Бенет начал ерзать от нетерпения и предложил позвать часового, чтобы удалить «факира».

— А что, у сахибов учат даром или за деньги? Спроси их, — сказал лама, и Ким перевел его слова.