Ким Филби - супершпион КГБ - [90]

Дело Филби не создавало впечатления, что он останется на свободе достаточно долго, чтобы получить все причитающиеся ему деньги. МИ-5 сдаваться не собиралась и в ноябре 1951 года пришла к выводу, что у нее достаточно данных, чтобы посмотреть, как на них сумеет

ответить Филби. Преследовалась также цель проверить, как выглядели бы в суде их обвинения и его защита. Поэтому с Филби намеревались сыграть опасную для него игру. Его вызывали в Лондон из Херонсгейта, Херт-фордшира, где он проживал в недавно снятом доме, чтобы предстать перед инсценированным судом по обвинению в измене.

ГЛАВА XIV. ГУВЕР ВМЕШИВАЕТСЯ НЕУДАЧНО. ФИЛБИ ОПРАВДЫВАЮТ

В ноябре 1952 года в штаб-квартире британской контрразведки МИ-5 в Леконсфилд-хаусе на Курзон-стрит состоялся так называемый показной суд над Филби. Филби имел полное право отказаться участвовать в нем, так как МИ-5 не могла по закону заставить его это делать. Однако он решил, что наилучшим способом сохранить контакт со своей службой является проявление с его стороны готовности к сотрудничеству, желания внести ясность в дело Берджесса — Маклина. Для ведения дела, которое МИ-5 назвала «судебным расследованием», был назначен Хеленус Мильмо, королевский советник и судья, который во время войны работал следователем в МИ-5. За свои грубые авторитарные методы он получил прозвище «давильщик». Он пытался силой вынудить Филби к признанию своей вины.

С самого начала стало ясно, что этот метод не сработает. Чтобы загнать свою жертву в угол, Мильмо без остановки задавал вопросы, на которые требовал немедленных ответов. Для замедления хода допроса и сведения его к удобной для себя форме Филби прибегнул к перемежающемуся заиканию (что с ним иногда случалось). В 1968 году корреспондент газеты «Санди таймc» беседовал с присутствовавшим на допросе сотрудником МИ-5, который дал пример такого гипотетического обмена репликами между Филби и Мильмо, приводившего последнего в ярость.

Мильмо. В тот день была хорошая погода?

Филби. Да.

Мильмо (атакуя). Откуда вы об этом знаете?

Филби. Тогда б-б-б-была температура около д-д-д-д-двадцати пяти градусов, как мне к-к-к-кажется. Д-д-д-д-дул слабый ю-ю-южный ветер. Я д-д-д-д-думаю, мл о такой д-д-день можно назвать х-х-х-хорошим.

Как мы отмечали в своей статье в 1968 году, «заикание может не только деструктивно сказаться на ритме и напряженности любого разговорного диалога, каким является и перекрестный допрос, но и вызывает определенную, хотя и иррациональную симпатию или, по крайней мере, непроизвольное сострадание со стороны даже враждебно настроенных слушателей».

Мы пришли к выводу, что Филби одержал легкую победу над Мильмо, и процитировали слова одного присутствовавшего на допросе адвоката: «Выглядело так, будто глупейший в мире человек допрашивает самого умного».

Оглядываясь назад, можно сказать, что такой вывод слишком суров. С одной стороны, бывший сотрудник МИ-5, с которым я беседовал в 1984 году, заявил, что, хотя в ходе «судебного расследования» не было выявлено достаточно доказательств для возбуждения против Филби судебного дела, «ни один сотрудник, присутствовавший на допросе, не сомневался в его виновности». И сам Филби в Москве жаловался на то, что из сообщений об этом процессе складывалось впечатление, что он слишком легко вышел из расставленной западни.

«Было не совсем так, как вы это описали, — сказал Филби. — Во вступлении к вашей книге Ле Карре утверждает, что, судя по организации суда, он был не более чем фарсом. Что он говорит? Послушайте: «Опытный следователь никогда не конкретизирует обвинений, никогда не раскрывает масштабов своей осведомленности, никогда не создает для подследственного безопасных и комфортных условий, выражавшихся в том, что Филби сопровождали поддерживавшие его бывшие коллеги, и не проводит расследования в присутствии компетентной и осведомленной аудитории». Ну, во-первых, меня не сопровождал ни один мой коллега, который поддерживал бы меня. Аудитория была откровенно враждебной. Не забывайте, что за спиной у Мильмо была очень успешная карьера во время войны, и ему помогал чрезвычайно способный молодой сотрудник МИ-5. Оба вели себя враждебно по отношению ко мне. Я не знаю, кто снабдил вас такой информацией, но я всегда считал, что ход допроса был разработан в другом месте, поэтому вы можете перепроверить мои слова.

Вы должны понять необычность дела. В течение один-наддати лет я работал в СИС по контрразведывательной линии. Дела я знаю во всех подробностях. Мне известны все тонкости процедуры. Как мог Мильмо сформулировать обвинения, которые я не мог бы предусмотреть заранее? Как он мог обнаружить какую-либо осведомленность, о которой мне было неизвестно? Конечно, у него была пара неожиданных для меня моментов, но ничего опасного для меня в них не было.

Далее, очень трудно ответить на вопрос, правильно ли сделало руководство МИ-5, столкнув меня с Мильмо. Контрразведке, очевидно, было известно, что я во всеоружии встречу это испытание. Я детально, до малейших подробностей изучил дела. Я хорошо знаю процедуру «судебного расследования». Неизвестным фактором были мои нервы. Они, очевидно, надеялись, что я сломаюсь под градом вопросов Мильмо, или, по крайней мере, он в достаточной степени «размягчит» меня перед тем, как я попаду в руки опасного Скардона (Уильям Скардон, работавший в военное время следователем в МИ-5, который позднее «расколол» Фукса). Как я и ожидал, мои нервы выдержали. Но если бы случилось обратное, действия властей были бы оправданны».