КГБ Андропова с усами Сталина: управление массовым сознанием - [23]

Мир стал жестче, и жить стало тяжелее. Однако и капитализм, и социализм держались и на своих виртуальных системах, которые интенсивно внедрялись в мозги, доказывая, что противоположный мир не только неправильный, но и враждебный. Поэтому — «все для фронта, все для победы». И это тоже глушило критические мысли.

И вот мы пришли в очередной раз к новому физическому миру, правда, частично потеряв по дороге мир виртуальный. При этом прошлые религия и идеология сместились на маргинальные позиции. Правда, резко возросли позиции развлекательности, которая чаще забирает человека в свой мир, чем это было раньше.

СССР, будучи литературно-центричным государством, опирался на определенный объем идей, который к тому же широко тиражировала пропаганда. Иногда она, конечно, была слишком прямолинейной типа лозунга «Слава КПСС!» или «Летайте самолетами Аэрофлота», поскольку ни другой партии, ни другой авиакомпании не просто не было, а и не могло быть по определению.

Но это плакат. Менее прямолинейной пропаганда была в литературе и искусстве, где «плакатность» вступала в противоречие с художественным характером. По этой причине литература и искусство иногда достигала интересных высот, так как там с трудом может приживаться прямая пропаганда. Так что конец СССР не уничтожал возможности для литературы и искусства, а раскрывал их, чего нельзя сказать об идеологии.

Начало СССР также было связано с определенным взлетом литературы, искусства, кино. Все было новым, и это открывало новые возможности для творчества. Потом, когда все стало по необходимости управляемым, возможности для свободы творчества начали сужаться.

При этом виртуальное и реальное все время «переливались» друг в друга. А. Гайдар, например, своей романтизацией пионеров в виртуальной действительности создавал их в реальности. Д. Быков даже озаглавил одну из своих лекций так: «СССР — страна, которую придумал Гайдар», где перечисляет основные виртуальные параметры, из которых состоит образ СССР, считая их пришедшими именно от Гайдара [3].

Семейство Гайдара продолжило этот процесс и в наше постсоветское время, когда Б. Ельцин призвал его на должность премьера, и это оказалось тяжелым испытанием для населения и будущего.

Этот подход можно было спрогнозировать, исходя из личности реформатора. Социолог Л. Бызов, зная Е. Гайдара лично, высказывает о нем весьма скептическое мнение: «Хоть он был и внуком двух писателей — А. Гайдара и П. Бажова, а еще и зятем Бориса Стругацкого по второму браку, мне всегда казалось, что ему сильно не хватает общегуманитарной культуры, с трудом его представляю слушающим музыку, читающим стихи или какие-то философские работы. Ничего лишнего, что не вписывалось в его довольно-таки ограниченную идеологию, ему не было нужно».

И еще: «Стоит еще заметить, что Егор был ярко выраженным детищем позднесоветской элиты, который вырос частично за границей, частично в Москве, но в очень привилегированных условиях, с родительской „черной Волгой” с шофером, дачей в Жуковке и очень четким делением людей на „своих” и „чужих”. „Свои” — это не обязательно номенклатура, но именно позднесоветская элита с ее цинизмом („мы-то все понимаем”) и презрением к „быдлу”. Этот антидемократизм был впитан Гайдаром, что называется, с молоком матери. По иронии судьбы он свою партию назвал „Демократическим выбором”, хотя ее бы следовало назвать „Антидемократическим выбором”. Он глубоко презирал „улицу”, в том числе и „демократическую улицу” конца 80-х. Когда в нашем ЦЭМИ заседал клуб „Перестройка”, там часто бывали Гордон, Шкаратан, Левада и даже Тимур Аркадьевич Гайдар. Но самого Егора там не было, ему все это совершенно не было интересно. А вот на директорском семинаре, который вел в институте Ю. Левада, он бывал постоянно. Помню забавный обмен мнениями между Гайдаром и Л. Гордоном о том, не проще ли откупиться от советской номенклатуры, дав ей деньги и дачи, чтобы не мешала реформам, чем делать революцию и пускать эту номенклатуру под нож гильотины. Собственно, в этом во многом и состояла его политика в 1992-93 гг. Все его усилия, совместно с Г. Бурбулисом, были направлены на то, чтобы свести на нет тот демократический подъем, который и привел к власти демократов в 1990-91 гг. Он ненавидел депутатский корпус, состоящий в его понимании из „быдла”, и с которым и обсуждать ничего не имело смысла. Мне трудно осуждать Гайдара, это его убеждения, на которые он имел бесспорное право, но выбор его в качестве мотора реформ стало огромной ошибкой Ельцина, человека как раз демократического, чья сила — в общении с людьми. „Реформы”, проводимые своими и для своих, не могли не стать причиной глубокого раскола общества, тогда как демократия образца 1990-91 гг. его как раз объединяла. Но демократически настроенным людям очень скоро дали понять, что надобность в них исчезла» [4].

Кургинян говорит о Гайдаре как о представителе номенклатуры: «Кто такой Гайдар? Это что, диссидент, вышедший из ГУЛАГа и пришедший делать новую страну? Это человек из журнала „Коммунист” и газеты „Правда” — это типичная номенклатура. Вам сказать, кстати, чья? Если бы еще Андропова или кого-то… Это круг людей моего знакомого, который был одновременно с этим советником Черненко. Это был типичный, кондовейший круг этих самых коммунистов»