Кэтрин - [22]

— Что-о? — завопила миссис Скоур. — Так вы не тот самый граф? Так Кэт вам не…? Так вы не заказывали для нее комнату с постелью и не станете платить по этому счету? — И она протянула документик, согласно которому со спутницы графа причиталась в ее пользу сумма в полгинеи.

Ее волнение вызвало новый взрыв веселости.

— Платите-ка, милорд, — сказал кучер дилижанса, — да поторапливайтесь, а то нам пора ехать.

— Кланяйтесь от нас миледи! — сказал один из пассажиров.

— Передайте, что милорду недосуг ее дожидаться! — подхватил другой; и они веселой гурьбой поспешили к карете, расселись по местам и укатили.

Миссис Скоур побежала было за ними, но на полдороге остановилась, словно окаменев, — лицо, бледное от ужаса и гнева, счет по-прежнему в протянутой руке, и только когда дилижанс уже исчез из виду, сознание вернулось к ней. Она опрометью бросилась назад, в харчевню, сбив с ног подвернувшегося мальчишку-конюха, не удостоила ответом доктора Добса, который из-под легкой пелены табачного дыма кротко полюбопытствовал, что случилось, взлетела по лестнице наверх и, точно разъяренная фурия, ворвалась в комнату, где лежала Кэтрин.

— Вот оно что, сударыня! — закричала она на самых пронзительных нотах своего голоса. — Провести меня задумали! Являетесь сюда, задрав нос, выдаете себя чуть ли не за графиню, занимаете лучшую постель в доме, когда на самом деле вы — обыкновенная побродяжка. Так вот, сударыня, не угодно ли вам сию же минуту убраться вон! «Охотничий Рог» не прибежище для больных нищенок, сударыня! Дорога в работный дом вам хорошо известна, сударыня, вот и отправляйтесь туда. — И миссис Скоур, стащив с больной одеяло, ухватилась за простыни, но тут бедная Кэт привстала, вся дрожа от страха и озноба.

Не было у нее духу ответить так, как она ответила бы еще вчера, — когда на одно сказанное ей бранное слово последовало бы с полдюжины более крепких, да еще полетела бы в обидчика тарелка, нож, бараний окорок — все, что попало бы под руку. Не стало у нее духу для подобной отповеди; и в ответ на приведенные слова миссис Скоур, а также на все прочие, — которые приводить нет надобности, но которые лились из уст этой почтенной особы неудержимым визгливым потоком, — бедняжка лишь горько плакала, тщетно пытаясь вновь натянуть на себя сорванное одеяло.

— Ах, тетушка, не будьте столь жестокосерды со мной! Вы видите, я совсем больна.

— Больна, потаскуха? Больна, дрянь этакая? Поделом вору и мука; это бог тебе послал болезнь в наказание. Живо одевайся — и чтоб я тебя больше не видела! Ступай в работный дом, там твое настоящее место. Одевайся же — ты что, не слышишь? Ишь ты, шелковые нижние юбки, — скажи на милость! — да еще и рубашка с кружевами!

Дрожа, всхлипывая, стуча зубами в лихорадке, Кэтрин кое-как надела белье и платье; при этом она словно бы не видела и не сознавала хорошенько, что делает, и ни единым словом не отзывалась на пространные речи трактирщицы. Наконец она, шатаясь, спустилась с узкой лестницы, миновала кухню, подошла к двери и, ухватившись за косяк, оглянулась на миссис Скоур, как будто еще надеялась на что-то. Но трактирщица, подбоченясь, сурово прикрикнула:

— Вон отсюда, бесстыжая тварь! — И несчастная с жалобным стоном отпустила косяк и побрела прочь, обливаясь слезами.

* * *

— Погодите, да ведь это… нет… да, конечно, это бедняжка Кэтрин Холл! — воскликнул кто-то за спиной миссис Скоур и, довольно бесцеремонно оттолкнув ее, выбежал на дорогу, без парика, с трубкой в руке. То был не кто иной, как славный доктор Добс; и последовавший короткий разговор его с мисс Кэт привел к тому, что она несколько недель пролежала у него дома в горячке и что он никогда больше не приходил в «Охотничий Рог» выкурить вечернюю трубку.

* * *

Мы не станем задерживаться на этой части жизнеописания мисс Кэт; приходится признать, что за время ее пребывания в доме славного доктора Добса не произошло ничего безнравственного; не станем же мы, в самом деле, оскорблять читателя дурацкими картинками скромной, благочестивой жизни, исполненной здравого смысла и безобидного веселья; все эти добродетели — одна преснота, разбавленное молоко; то ли дело порок, остротой и пряностью щекочущий наши чувства. Скажем вкратце: доктор Добс, при всей своей богословской учености, был младенчески простодушен; не прошло и месяца после водворения мисс Кэт у него в доме, как все ее грехи были искуплены в его глазах раскаянием и страданиями; и они с миссис Добс уже судили и рядили, как бы получше устроить судьбу этой юной Магдалины.

— Вспомни, душа моя, ведь ей в ту пору едва сравнялось шестнадцать лет, — говорил он жене, — да и увезли ее, в сущности, помимо ее воли. Граф клятвенно обещал жениться на ней; правда, она ушла от него лишь после того, как этот изверг пытался ее отравить — но подумай, какое истинно христианское величие духа явила эта бедная девушка! Она прощает ему от всего сердца, в то время как я, например, лишь с трудом мог простить миссис Скоур, столь жестоко отказавшую ей в приюте.

От читателя не ускользнет некоторое расхождение между версией доктора Добса и той, которая дана была нами и которая — пусть он в том не сомневается — более достоверна; все дело в том, что доктору рассказывала о случившемся мисс Кэт, а доктор, добрая душа, принял бы ее рассказ за чистую монету, даже будь он во сто крат удивительнее.