Кетополис: Киты и броненосцы - [16]

Говорят, что нет оперы глупее, чем «Левиафан» Фолетти. Я скажу на это: неправда. Есть.

ПРОЩАНИЕ С БАКЛАВСКИМ: ИСТОРИЯ ИНСПЕКТОРА

1. Ручей

Кто-то все время был рядом, и сначала Баклавскому казалось, что это маленькая девочка, любимая внучка Дядюшки Спасибо. Ей позволялось больше, чем остальным, и она бродила по всем закуткам курильни как симпатичный смешливый призрак.

Баклавский часто заморгал и пошарил руками по подушкам, пытаясь найти куда-то уползший мундштук кальяна.

— Зачем тебе опять курить? — ласково спросила из-за спины Тани Па. Он ощущал на затылке ее легкое дыхание и знал, что она улыбается. — Уже утро, и пора просыпаться.

Баклавский хотел повернуться на другой бок, к ней лицом, но сиамка остановила его мягким прикосновением ладони. Тогда он чуть придвинулся к ней, чтобы почувствовать спиной ее тело.

— Ты смешной, — сказала она. — Никто не верил, что человек с золотыми волосами может так выучить наш язык.

— Иначе мне пришлось бы всегда ходить с переводчиком, — сказал он. — Водить его с собой всюду-всюду и сажать около постели, чтобы ночью он переводил мне все, что ты шепчешь.

— Он бы краснел и смущался, — хихикнула Тани Па, — но в темноте этого бы никто не заметил.

Баклавский тоже засмеялся:

— Было бы еще хуже, если б он начинал переспрашивать. Как вы сказали, госпожа Па? Вы не могли бы шептать погромче?

— Да, Лек-Фом, ты очень умный и обходительный, спас нас от таких неудобств!

— Не зови меня, пожалуйста, Златовласым. Так говорят те, кто хочет обмануть.

— А таких много?

— Конечно! — Баклавский потянулся, пошевелил пальцами, разгоняя кровь в застывших ступнях. Он привык во сне высовывать ноги из-под одеяла, а под утро стало совсем холодно, и вдоль Ручья веяло стылой морозной сыростью. Где-то совсем поблизости швейной машинкой прострекотала маломощная джонка. — С моей-то должностью… Кто-то врет в глаза, кто-то таит обиду, мечтает о мести, кто-то пытается угрожать.

— У тебя вредная работа, — сказала Тани Па. — Нужно просить духов, чтобы дали тебе другое дело.

— Никого просить не надо. Через пару недель этой работы и так не станет. А никаким другим делом я заниматься не умею.

Рядом неслышно осыпался в воду пепел — догорел смоляной шарик, их на Ручье использовали вместо фонариков. Бронзовые рельсики, оставшись без груза, качнулись вверх, привели в действие спусковой механизм, и новый шарик — гррллл! — начал свое путешествие из глубины курильни. Прокатился над маленьким газовым огоньком, полыхнул и, набирая скорость, помчался дальше. Так по субботам выскакивают шары из Большого Лототрона. Гррллл! Остановился у заглушки на самом конце рельсиков, над темной водой ручья, и через мгновение засветился ярко и ровно.

— Мой бедный-бедный страж! Ловишь других, а не можешь поймать самого себя… — улыбнулась Тани Па.

Из Нового порта приплыл тягучий рев флагмана броненосной флотилии. Дунул ветер, забравшись в теплое гнездо, где так уютно спалось.

— Жалко, что ты умерла, — сказал Баклавский, чувствуя, как тает, исчезает ощущение ее присутствия.

А остаются пустота, перекрученные подушки, погасший кальян и теплый каркас гнезда. По медным трубкам, царапая изнутри стенки, плывут крохотные пузырьки воздуха, влекомые потоком горячей воды, и этот еле слышный шум — как бесконечный выдох, не воспринимается сознанием, но все время рядом. И вокруг уже бурлит утренняя жизнь, Ручей торопится работать, торговать, возить, обманывать, ублажать — артерия в сердце Пуэбло-Сиама.

Нежное сонное солнце выползло из утренней дымки прямо над водой, и розовые блики защекотали веки, заставили улыбнуться и чихнуть.

Прямо напротив Баклавского маленькая девочка оседлала широкие перила нависающей над водой веранды. Тихонько напевая по-сиамски, она складывала из большого листа бумаги сложную фигурку.

Увидев, что Баклавский открыл глаза, девочка повернулась и бросила ему на колени бумажного кита.

— Пау! — звонко крикнула она, наверное пытаясь напугать. — Таан йо ийи пла!

Баклавский сел, щурясь на неяркое еще солнце. Кутаясь в одеяло, свесил ноги из гнезда и нащупал ледяные тапочки.

— Май! — позвал он.

— Здесь Чанг, шеф, — ответил другой помощник, брат-близнец Мая, сидящий на перилах, как и девочка. Закутанный в плед, он напоминал разноцветную растрепанную ворону. — Май в доме, у аппарата.

— Звонили из форта?

— Только что. Уже хотел вас будить. Рыбаки возвращаются, все вместе. Хороший признак.

Форт нависал над входом из океана в канал, ведущий к бухте и Новому порту. За счет хороших отношений с военными Баклавский проспал лишний час, вместо того чтобы в бессмысленном ожидании встречать восход солнца на рыбацких пристанях сиамцев.

— Катер?

— Под парами, — ответил Чанг.

Веранда не предназначалась для обычных посетителей — лишь четыре теплых гнезда располагались здесь, обращенные открытой стороной на восток, против течения Ручья. К каждому вел свой коридорчик между ширмами, так что гости не могли видеть друг друга.

Баклавский откинул одеяло и остался в длиннополом халате, расшитом пестрыми рыбами и осьминогами. Пытаясь удержать остатки тепла, прошмыгнул с веранды в курильню.

Длинный слабо освещенный коридор вел в гардеробную, где нужно было переодеться и привести себя в порядок. Наутро после опиума Баклавский всегда чувствовал себя преувеличенно бодро, но знал, что к обеду от этой энергии не останется и следа. И будут мучительно долгие сумерки, одинокий вечер и, вопреки логике, бессонная ночь. После того как в пламени пожара исчезла Тани Па, ночи стали пугать Баклавского своей безразмерностью, черным омутом, в котором тонешь и не можешь утонуть.