Кэрри - [7]

— Потому что тесны врата[1], — добавила она строго в такси и, вернувшись домой, заперла Кэрри в чулане на шесть часов.

Разумеется, мама запрещала ей мыться с другими девушками в душевой, но Кэрри прятала купальные принадлежности в своем шкафчике и все равно мылась, принимая участие в этом постыдном и неприятном для нее ритуале обнаженности, в надежде на то, что красный круг хоть немного потускнеет…

(но сегодня-то сегодня)

По другой стороне улицы ехал на велосипеде пятилетний Томми Эрбтер, щуплый, вечно сосредоточенный мальчуган. Он давил на педали своего «Швинна» с ярко-красными боковыми колесиками и гудел вполголоса простенький рок-н-ролл, затем вдруг увидел Кэрри, посветлел лицом и высунул язык.

— Эй, старая-пердунья-молельщица-Кэрри!

Кэрри бросила на него полный ненависти взгляд. Велосипед закачался и неожиданно перевернулся. Оказавшись под велосипедом, Томми заплакал. Кэрри улыбнулась и пошла дальше. Вопли Томми казались ей сладкой, звонкой музыкой.

Вот бы уметь делать что-нибудь в таком же духе просто по желанию!

(а ведь она только что это сделала)

Кэрри остановилась как вкопанная за семь домов до своего, устремив пустой взгляд в никуда. Мальчишка позади хныкал, потирая расцарапанную коленку, затем снова сел на велосипед и крикнул что-то Кэрри вслед. Она даже не отреагировала: и не такое приходилось слышать.

Ведь она подумала тогда, вспоминала Кэрри:

(чтоб ты свалился чтоб ты свалился с этого чертового велосипеда и разбил свою гнилую башку)

И что-то в самом деле случилось.

Ее разум… как бы это сказать… на мгновение напрягся, что ли — не совсем точно, но близко. Мысли как будто налились твердостью, словно мышцы руки, поднимающей гантель… Тоже не очень точно, но другого сравнения на ум не приходило. Слабая такая рука с жиденькими детскими мускулами…

Раз!

Кэрри впилась яростным взглядом в панорамное окно миссис Йоррати, успев при этом подумать:

(глупая мерзкая старая стерва окно разбейся)

Ничего. Панорамное окно миссис Йоррати, как и до того, безмятежно блестело в свежих лучах утреннего солнца. Живот снова свело болезненной судорогой, и Кэрри двинулась дальше.

Но…

Лампочка… И пепельница тоже…

Кэрри оглянулась

(старая стерва просто ненавидит маму)

через плечо. И вроде бы что-то в мозгу напряглось, но едва—едва. Ровное течение мыслей чуть подернулось рябью, словно булькнул где-то там подводный ключ.

Панорамное окно тоже затрепетало. Но не больше. Наверно, просто привиделось. Может быть.

Голова казалась теперь тяжелой, ватной, а где-то глубоко в мозгу зарождалась слабая пока, пульсирующая боль. Глаза жгло, словно они за один раз прочла весь Апокалипсис.

Кэрри шла вниз по улице к маленькому белому дому с голубыми ставнями, и в душе у нее вновь сгущалась привычная уже смесь ненависти, любви и страха. По западной стороне бунгало поднялись до самой крыши вьюнки (они всегда называли свой дом «бунгало», потому что «белый дом» звучало как политическая шутка, а мама говорила, что все политики — жулики и грешники, которые в конце концов продадут страну безбожникам-красным, а те всех верующих в Иисуса — даже католиков — поставят к стенке), и это было красиво — Кэрри знала, что красиво, но иногда просто ненавидела ползучие зеленые растения. Иногда ей казалось, как и сейчас, что это гротескная гигантская рука, испещренная огромными венами, которая выползла из земли, чтобы сцапать дом. Кэрри невольно замедлила шаг.

И камни, вспомнилось вдруг ей, камни тоже были.

Она снова остановилась, растерянно моргая от яркого дневного света. Камни. Мама никогда об этом не затоварила, и Кэрри даже сомневалась, помнит ли она еще тот день, когда упали камни. Странно, что день сохранился в памяти у нее самой. Ей ведь было тогда совсем немного. Три года, кажется? Или четыре? Она увидела девушку в белом купальнике, а затем посыпались с неба камни. И по всему дому летали разные вещи… Воспоминания стали вдруг яркими и отчетливыми. Словно они таились совсем рядом, за тоненькой перегородкой, и ждали, когда Кэрри достигнет своего рода психической зрелости.

Ждали, может быть, сегодняшних событий.

Из статьи «Кэрри: черная заря телекинеза» («Эксквайр мэгезин», 12 сентября 1980 г.). Джек Гейвер:

Стелла Хоран прожила в благоустроенном пригородном районе Парриш недалеко от Сан-Диего двенадцать лет, и внешне она — типичная «миссис Калифорния» — носит яркую одежду и дымчатые очки в оправе янтарного цвета; волосы — светлые с несколькими черными прядями; водит симпатичный «фольксваген» цвета бордо с изображением улыбки на крышке бензобака и зеленой экологической наклейкой на заднем стекле. Ее муж служит в парришском отделении «Бэнк оф Америка»; сын и дочь — типичные представители южнокалифорнийского загорелого племени постоянных обитателей пляжа. В небольшом аккуратном заднем дворике есть гриль, а мелодичный дверной звонок играет несколько тактов из припева «Хей, Джуд».

Однако где-то в душе у миссис Хорал все еще держится тонкий неизбывный налет Новой Англии, и, когда она говорит о Кэрри Уайт, лицо ее приобретает странное, мучительное выражение — что-то напоминающее скорее о книгах Лавкравта, нежели о калифорнийских персонажах Керуака.