Кентуки - [10]

Теперь кентуки стоял уже совсем рядом, вплотную к его ботинкам, но быстро отодвинулся немного назад.

– Что?

Кентуки посмотрел на него. В правый глаз ему попала земля. Энцо чуть наклонился и сдул ее.

– Как вам нравится мой базилик? – спросил он.

Кентуки развернулся и куда-то заспешил. Энцо продолжал понемногу добавлять в землю компост, прислушиваясь к шуму маленького мотора, который заработал бойчее. Крот выбрался из теплицы, его колеса иногда с легким стуком задевали за края плит, покрывавших двор. Ладно, подумал Энцо, значит, несколько минут у меня еще есть. И отправился за садовыми ножницами, а когда вернулся, кентуки снова был в теплице и ждал его.

– Может, надо полить еще?

Кентуки не шевельнулся и не издал ни звука. Вести себя именно так научил его Энцо, и это было своего рода договором между ними, помогавшим общаться: полная неподвижность кентуки означала “нет”, слабое урчание – “да”. Резкое движение было изобретением самого кентуки, но смысла его Энцо так до сих пор и не разгадал. Знак казался ему неопределенным и вроде бы мог восприниматься по-разному в зависимости от ситуации. Иногда в нем угадывалось что-то вроде: “Следуй за мной, пожалуйста”, иногда: “Не знаю”.

– А красный перец? Только в четверг первые ростки проклюнулись, и вроде уже подрос?

Кентуки снова куда-то отправился. Наверное, это был какой-нибудь старик. Или человек, которому нравится вести себя по-стариковски. Энцо знал это, потому что задавал ему вопросы – у них получалась своего рода игра, приводившая крота в восторг. Но игру следовало устраивать регулярно, чтобы интерес к ней не угасал, – так регулярно, скажем, купают собаку или меняют наполнитель для кошек. Вопросы Энцо задавал, когда пил свое пиво, устроившись в шезлонге, поставленном перед теплицей. Особого напряжения игра от него не требовала. Мало того, иногда он задавал вопросы, а потом не обращал никакого внимания на ответы – сидел с закрытыми глазами, выдерживая паузу между двумя глотками пива, и постепенно погружался в легкий сон, так что кентуки приходилось стучать по ножке шезлонга, чтобы заставить “хозяина” продолжать.

– Да, да, сейчас… Я вот думаю… – говорил Энцо, – интересно было бы узнать, чем занимается наш крот? Может, он повар? – Кентуки застывал, что соответствовало очевидному “нет”. – Или он выращивает сою? А может, он учитель фехтования? Владелец завода, производящего свечи зажигания?

Но однозначного ответа на свои вопросы Энцо никогда не получал, он не мог даже точно определить, были ответы крота в общем и целом честными или весьма приблизительными. Со временем Энцо удалось выяснить, что, кем бы ни был человек, который разгуливал по их дому под видом крота, он наверняка очень много путешествовал, при этом места, где ему довелось побывать, не совпадали с теми, что до сих пор успел перечислить Энцо. Также не вызывало сомнений и другое: речь шла о человеке взрослом, хотя никак не получалось узнать его хотя бы примерный возраст. Он вроде бы не был ни французом, ни немцем, а иногда вдруг казался и французом и немцем сразу, и у Энцо даже мелькнула мысль, что, скорее всего, его можно считать эльзасцем, и “хозяин” забавлялся, наблюдая, как кентуки от нетерпения бегает кругами и в отчаянии ждет от него именно такого вывода, который как будто напрашивался сам собой. Но произнести это слово крот не мог, а Энцо все тянул и никак не желал сказать: “Эльзас”.

– Вам нравится Умбертиде? – спрашивал он. – А итальянский народ, солнце, цветастая одежда и необъятные задницы наших женщин?

Тут кентуки опять начинал бегать вокруг шезлонга и мурлыкать как только мог громко.

Иногда Энцо брал крота с собой в машину и ставил у заднего стекла, чтобы тот смотрел на улицу, пока “хозяин” вез Луку на тренировку по теннису или ехал в супермаркет за продуктами, а потом они возвращались домой.

– Вы только гляньте, какие женщины! – приговаривал Энцо. – И откуда, интересно знать, бывают родом кроты, которые никогда не видели таких женщин?

А крот снова и снова мурлыкал, выражая таким манером не то гнев, не то удовольствие.

* * *

Компьютер она несколько лет назад тоже получила в подарок от сына из Гонконга, и тоже завернутый в целлофан. Но и этот его подарок, во всяком случае поначалу, скорее огорчил ее, чем обрадовал. Теперь белый пластик успел потускнеть, и можно было сказать, что Эмилия и компьютер вполне привыкли друг к другу. Она надела очки, включила его, и тотчас автоматически проснулся ее кентуки. Картинка на экране выглядела перекошенной, словно камера упала. Однако Эмилия сразу узнала вчерашнюю квартиру, ту, где жила девица с большим вырезом, и поняла: кентуки не стоит, а лежит. И только когда “хозяйка” подняла его, Эмилия разглядела, что ему было приготовлено что-то вроде собачьей лежанки, обтянутой мягкой тканью ярко-розового цвета в белую крапинку. Девушка заговорила, и тотчас на экране появились желтые субтитры:

“Добрый день.”

Грудь ее сегодня была как следует упакована в топик небесно-голубого цвета, но кольцо из носа она так и не вынула. Эмилия уже успела спросить сына, какие отношения связывают его с этой девицей, и он ответил, что никакие, а потом в очередной раз принялся растолковывать, по каким принципам действуют кентуки. Под конец он стал расспрашивать, что именно она увидела на экране, какой город ей достался и как там с ней обходятся. Любопытство сына показалось Эмилии подозрительным, потому что обычно он совершенно не интересовался жизнью матери.