Кентерберийские рассказы - [103]
Сказав: «И жизнь и смерть дарую я».
Не так уж безгранична власть твоя.
Что жизнь отнять ты можешь, я согласна,
Но в остальном ты хвастаешь напрасно.
Скажи, что смерть в руках своих несешь,
И прав ты будешь; все же остальное -
Лишь похвальба бесстыдная и ложь».
Префект сказал: «Смирись передо мною
И жертву принеси! Глаза закрою
На то, что ты со мной груба была;
Закон философа – не помнить зла.
Но не стерплю, чтоб ты мне поносила
Богов, которыми гордится Рим».
Она ответила: «Судья немилый,
За время, что с тобой мы говорим,
Ты каждым словом убеждал своим,
Что как чиновник ты годишься мало
И быть тебе судьею не пристало.
Поражены, должно быть, слепотой
Твои глаза. Тому, кто видит, – ясно,
Что это камень, камень лишь простой, -
Беспомощный, недвижный и безгласный,
А для тебя он божество, несчастный!
Слепец, к нему рукою прикоснись
И в том, что это камень, убедись.
Смеются над тобою повсеместно,
Ах, не позор ли это и не стыд?
Ведь даже простолюдину известно,
Что в небе бог от взора смертных скрыт.
А идол, что на площади стоит, -
Он и себе и людям бесполезен
И лишь безумцу может быть любезен».
Разгневала префекта эта речь,
И он тотчас же отдал приказанье
Домой святую отвести и сжечь
Ее в натопленной отменно бане.
И в пекло, раскаленное заране,
Была Цецилия заключена,
Чтоб задохнулась там в чаду она.
Однако ночь прошла и день за нею.
А страшный банный жар бессилен был
Осуществить преступную затею;
На лбу ее и пот не проступил.
Но все же рок ей в бане смерть судил:
Убийцу подослал Алмахий злобный,
Чтоб тот ее отправил в мир загробный.
Ей шею трижды полоснув, рассечь
Ее не смог он – не хватило силы
Снять голову мечом кровавым с плеч.
А власть в те дни недавно запретила
Удар четвертый, если пощадила
Три раза смерть, и потому злодей
Из страха не дерзнул покончить с ней.
Цецилию, всю залитую кровью,
Оставил он и удалился прочь,
А христиане, движимы любовью,
В платки сбирали кровь ее всю ночь.
Три дня ей удавалось превозмочь
Боль страшную; собой пренебрегая,
Любить Христа учила их святая.
Она им отдала добро свое
И молвила, их приведя к Урбану:
«Услышал бог моление мое,
Дал мне три дня сносить тройную рану,
И, прежде чем дышать я перестану,
Их души в руки я тебе отдам:
Мой дом да будет превращен во храм».
Ее Урбан и причт похоронили,
Когда спустилась ночь на землю, там,
Где прах других святых лежит в могиле.
Стал дом ее – святой Цецильи храм,
Где и поныне, как известно нам,
Христу и всем святым его усердно
Молитвы люд возносит правоверный.
Пролог Слуги каноника [246]
Когда святой Цецильи житие
Пришло к концу (случилось же сие,
Когда от Боутон-ачдер-Блийн пройти
Успели мы не больше миль пяти),
Стал нагонять нас спутник. Весь был взмылен
Конь серый в яблоках; его три мили,
Должно быть, гнал хозяин, и бока
Ходили ходуном. Стан седоке.
Сутана черная совсем скрывала,
Лишь стихаря белел кусочек малый.
А конь слуги был пеною покрыт,
И заморен, и плеткою избит,
И весь от пены был он белобокий, -
Расцветка, что идет одной сороке.
Вся в белых клочьях сбруя обвисала,
А переметные сумы болтало.
Одежду я не сразу распознал
И долго бы, наверное, гадал,
Когда б того случайно не заметил,
Как сшит был капюшон; по той примете
Вмиг, что каноник он, я догадался.
И правда, он каноник оказался.
Болталась на шнурочке за плечом
Большая шляпа. Толстым лопухом
Прикрыл он темя, капюшон надвинул
Так, что накрыл и голову и спину,
И под двойной защитой их потел он
Как перегонный куб, что чистотелом
Иль стенницей лекарственной набит
И сок целебный, словно пот, струит.
Коня пришпорил он, нас нагоняя,
И на скаку кричал: «Да охраняет
Вас крест Христов; я вас хотел догнать,
Чтоб в Кентербери путь сбой продолжать
В приятном обществе совместно с вами».
Его Слуга был также вежлив с нами:
«Лишь только поутру я увидал,
Что собрались вы, тотчас я сказал
Хозяину, что надо вас догнать бы, -
И скуки, сэр, во всю дорогу знать вы
Не будете, – а он скучать не любит».
«Да, верно. Скука хоть кого погубит, -
Сказал трактирщик. – Ты же, друг мой, прав,
Такой совет разумный преподав.
Твой господин, видать веселый малый,
И если человек к тому ж бывалый,
Быть может, нас рассказом позабавит?»
«Кто, сэр? Хозяин мой? Да он заставит
Кого угодно праздность позабыть.
Коль привелось бы вам с ним год прожить,
Вы б убедились: мастер на все руки
Хозяин мой. С ним не узнаешь скуки.
Он над своей ретортой ночь не спит,
Поесть забудет – знай все мастерит.
Он много дел таких теперь задумал,
Что вы лишь рот разинете: к чему, мол,
Такое деется? Вы не глядите,
Что он так прост; знакомство заведите,
И я готов хоть об заклад побиться,
Что предпочтете золота лишиться,
Чем дружбы с ним. Вот видите каков?
О нем рассказывать – не хватит слов».
«Вот как, – сказал трактирщик, – расскажи же,
Кто господин твой? Выше нас иль ниже, -
Но он, должно быть, человек ученый,
К тому ж священным саном облеченный».
«Он больше, чем ученый; в двух словах
Не рассказать вам о его делах.
В таких премудростях он преуспел,
Что, если бы я даже захотел
Вам их поведать, не нашел бы слов
(Хоть я свидетель всех его трудов).
Когда бы пожелал, он всю дорогу
До Кентербери вашего, ей-богу,
Устлать бы мог чистейшим серебром
Иль золотом. Не верите? Пусть гром
