Кенилворт - [32]

— Так этот орден связан с жестоким королем Испании? — спросила графиня. — Увы, мой благородный лорд, зачем же вы оскверняете свою благородную грудь ношением подобной эмблемы? Вспомните о временах несчастнейшей королевы Марии, когда этот самый Филипп властвовал вместе с нею над Англией, и о кострах, сложенных для наших самых благородных, самых мудрых и самых святых прелатов и пастырей церкви. И неужели вы, кого называют знаменосцем истинной протестантской веры, соглашаетесь носить эмблему и знаки отличия такого римского деспота, как испанский король?

— Ах, успокойся, милочка, — возразил граф. — Мы, распуская свои паруса по ветру придворного успеха, не всегда можем поднимать на мачте наши любимые флаги и далеко не всегда можем отказаться плыть под неприятными для нас вымпелами. Поверь, что я не перестаю быть добрым протестантом, несмотря на то, что по политическим соображениям должен был принять почесть, предложенную мне Испанией, то есть этот высший рыцарский орден. А кроме того, он, собственно говоря, принадлежит Фландрии, и Эгмонт, Вильгельм Оранский и другие преисполнены гордостью, видя его на английской груди.

— Ну что ж, милорд, вам виднее, как поступить, — ответила графиня. — А вот еще это ожерелье… Какой стране принадлежит эта прелестная драгоценность?

— Очень бедной, милочка, — ответил граф. — Это орден святого Андрея, вновь введенный последним Иаковом Шотландским. Он был пожалован мне, когда считали, что молодая вдова из Франции и Шотландии охотно выйдет замуж за английского барона. Но свободная корона английского пэра стоит брачной короны, зависящей от настроения женщины, властвующей лишь над жалкими скалами и болотами севера.

Графиня молчала, как будто последние слова графа пробудили в ней какие-то горестные мысли, от которых нельзя отделаться. Видя, что она молчит, ее супруг продолжал:

— А теперь, моя красавица, твое желание исполнилось. И ты увидела своего покорного слугу в дорожном облачении. Ибо мантии вельмож и короны пэров уместны только в дворцовых залах.

— Да, но теперь, — ответила графиня, — мое исполненное желание породило, как обычно, еще одно.

— Могу ли я отказать тебе в чем-нибудь? — откликнулся любящий супруг.

— Я хотела, чтобы мой граф посетил это тайное и уединенное жилище в своем придворном наряде, — продолжала графиня. — А теперь мне кажется, что я ужасно хочу побывать в одной из его дворцовых зал и увидеть, как он входит туда, одетый в то самое простое коричневое платье, в котором он покорил сердце бедной Эми Робсарт.

— Это желание легко исполнить, — сказал граф. — Если ты этого хочешь, простое коричневое платье будет надето завтра же.

— Но поеду ли я с тобой в один из твоих замков, чтобы увидеть там, как великолепие твоего жилища будет согласоваться с крестьянской одеждой?

— Вот что, Эми, — сказал граф, озираясь кругом, — разве эти комнаты не убраны с подобающей роскошью? Я отдал приказ не щадить затрат, и, мне кажется, он выполнен точно. Но если ты скажешь мне, чего еще тут не хватает, я сейчас же отдам распоряжение.

— Ну вот, милорд, теперь вы насмехаетесь надо мной, — ответила графиня. — Роскошь этих богатых зал превосходит и мое воображение и мои достоинства. Но разве не должна ваша жена, любимый мой, когда-нибудь, вероятно очень скоро, быть возвышена до почета, который связан не с трудами мастеров, украсивших ее комнаты, не с шелками и драгоценностями, которыми украшает ее ваша щедрость, но с таким почетом, который дает ей законное место среди знатных женщин, как признанной супруге благороднейшего графа Англии?

— Когда-нибудь? — повторил ее супруг. — Да, Эми, дорогая, когда-то этот день наступит, и поверь, что я жажду его не меньше, чем ты. С каким наслаждением ушел бы я от государственных дел, от забот и треволнений тщеславия, чтобы жить с достоинством и почетом в своих обширных владениях с тобой, моя любимая Эми, с моим другом и спутником жизни! Но, Эми, время для этого еще не наступило, и дорогие для меня, но тайные свидания — это все, что я пока могу предложить самой прелестной и самой любимой женщине на свете!.

— Но почему же это сейчас невозможно? — настаивала графиня самым нежным и вкрадчивым голосом. — Почему это не может свершиться немедленно— этот полный, неразрывный союз, к которому, как вы говорите, вы сами стремитесь и который предуказан нам и божескими и человеческими законами? Ах, если бы вы хоть вполовину желали этого так, как вы говорите, кто или что могло бы стать преградой вашему желанию при всем вашем могуществе и всесилии?

Взгляд графа омрачился.

— Эми, — начал он, — ты говоришь о том, чего сама не понимаешь. Мы, придворные мученики, похожи на тех, кто карабкается на песчаную гору. Мы не смеем остановиться, пока не найдем твердой точки опоры и отдыха на какой-нибудь выдавшейся вперед скале. Если мы остановимся раньше, мы начнем скользить вниз под давлением собственной тяжести и обратимся в предмет всеобщих насмешек. Я стою высоко, но недостаточно твердо, чтобы действовать по собственной воле. Объявить во всеуслышание о своем браке сейчас — означало бы собственными руками приблизить свою гибель. Но поверь, что я скоро достигну такого предела, когда смогу предаться тому, к чему мы оба стремимся. А пока что не отравляй мне блаженства этих мгновений, желая того, что сейчас недостижимо. Скажи-ка лучше, все ли тебе здесь нравится? Как ведет себя по отношению к тебе Фостер? Полагаю, что с полным уважением, а иначе ему придется очень и очень пожалеть об этом.